Грейс сжала руки отца в тщетной надежде привести его в чувство.

— Это неправда! — кричала она. — Этого не может быть!

— Он приводил тебя сюда, когда ты была маленькой. — Эш снова двинулся, изобразив это так, будто хочет приблизиться к Грейс, а не к Бердсмору.

Она резко повернулась к нему:

— Я знаю, Дэвид. Я же и рассказала тебе об этом.

— Нет. Я хочу сказать, он приводил тебя сюда, на это самое место. Вот откуда ты знаешь о нем, разве не понятно? Ведь это ты привела меня сюда, Грейс.

— Неужели и ты тоже, Дэвид? Пожалуйста, скажи, что не веришь во всю эту нелепицу!

— Я видел это в твоем сознании. Я прорвался через тот барьер в твоем подсознании, который ты сама воздвигла. Ты никогда не хотела знать правду, разве ты не понимаешь? Это слишком больно.

Ее взгляд говорил о том, что она не верит ему.

— О чем ты говоришь? — Грейс замотала головой.

— Он приводил тебя сюда в детстве, и они использовали тебя. — Эш поколебался. Как сказать ей? — Те церемонии…

На помощь пришел Фелан:

— Вы участвовали в тех извращенных ритуалах. Вы! Вместе с другими детьми. Но вам больше повезло: они брали жизни других.

Грейс продолжала мотать головой; бессознательно она поднесла руки к лицу и заткнула уши.

А Фелан продолжал:

— Ваша мать узнала правду перед самой смертью. Ваш отец признался, хотя я уверен, что она и так подозревала все эти годы. Как не заподозрить? Вот почему в детстве она отправляла вас подальше от Слита — чтобы оградить от этого места и его порочности. Ваш отец рассказал мне, что это была его идея отослать вас, так что, может быть, в нем еще оставалось что-то хорошее.

Слезы оставили следы на щеках Грейс.

— Ваша мать подозревала, но никогда не знала наверняка размаха происходившего в этом тайном зале. А когда наконец ваш отец рассказал ей — из чувства вины, от угрызений совести, возможно в поисках ее помощи, — то ее сердце не выдержало.

Грейс стала подниматься, но ее лицо было обращено к отцу, и Эш не мог видеть его выражения. Она начала понимать? Что было в ее глазах — презрение? Отвращение?

— Ты заставила себя забыть, — нежно проговорил он, отчаянно желая подойти к ней и утешить, но помня о направленной на него двустволке. — Ради сохранения рассудка твой мозг заблокировал все это — здешние ритуалы, непристойности, безумия, — поскольку ты не хотела верить, что участвовала в этом. А еще потому, что ты любила своего отца и твое сознание не могло признать его порочность.