Куда и с кем они уехали, неизвестно. Скорее всего, на восток, подальше от столицы. Возможно, в тайгу. Лес спасет и не выдаст, частенько вздыхала бабка Мила, вспоминая молодость. Но в том, что беглецов сопровождали преданные и опытные люди, сомнений нет.

В московской квартире на видном месте, на прикроватной тумбочке осталась фотография Шурика, которую Татьяна очень любила. В резной рамке вишневого дерева. Копию без рамки она унесла с собой – единственное, что взяла. На обороте обоих снимков было написано: «Мой хороший».

Мария Шурыгина Мышка

Мария Шурыгина

Мышка

Деревушка сверху казалась маленькой, среди снега будто и незаметной вовсе. Огоньки да дымки над крышами – вот и все приметы. Но так ей уютно было в тех снегах, словно держал ее кто в широких сильных ладонях, баюкал бережно. И плыла она со своими дымками и окошками мимо снежно-тюлевой завеси, и смотрела странные сны о будущем, маячащем впереди лете. И будто не было в мире ни смерти, ни рождения, а только жизнь – бесконечная, как нетронутая простыня спящего поля.

– Ну и все тогда. И живите, – Геннадий неловко свернул договор, суетливо запихивая его в файл. Лист комкался и сопротивлялся – ручищи под топор заточены, не под бумажки. И сам бывший домовладелец был какой-то неловкий, будто неуместный своей громадностью в маленьких сенцах. И виноватый. Саню еще при знакомстве в агентстве смутила эта виноватость, будто Гена продавал не собственный дом – отчее гнездо, а пытался провернуть какую-то махинацию. Впрочем, тень великого комбинатора на этом простоватом лице и не ночевала, махинатор, судя по всему, из него был никакой, да и риелторы подтвердили: все чисто, покупай, дорогая Александра Сергеевна, владей безраздельно.

– Спасибо, Геннадий. Соскучитесь – заезжайте.

Он застенчиво улыбнулся, кивнул и вышел на крыльцо. После смерти родителей Гена приезжал проведать старый дом раз в месяц: проверял, не залез ли кто, не давал запустению проникнуть в родные стены. Говорят, одинокие брошенные здания быстро выморачиваются, умирают изнутри. Так и вышло: дом детства казался полутрупом. Каждая поездка сюда оставляла тоскливое чувство, словно любимые эти стены с укором взирали на наследника: «Бросил, уехал!» Дом надо было продавать, хоть и далось это решение непросто.

Медленно, будто запоминая впрок, Геннадий прошел по деревянному тротуару до ворот, шагнул на улицу. За оградой постоял возле своей «камрюхи», прощальным взглядом окинув окна. «Еще заплачет», – с опаской подумала Саша.

– Ну живите, – повторил бывший владелец и опять замер. Словно не пускало его что. – Тут возле магазина дед Гудед живет. Вы, если что, к нему идите.