– Саня, а давай снежный дом стлоить! – Племяшка такого количества снега за свою четырехлетнюю жизнь, наверное, и не видела никогда.

– А давай! – встрепенулась Саша. – Только дом мы не осилим, времени не хватит. Давай снеговика?

Дело спорилось, снега было завались, и скоро у крыльца выросла небольшая, симпатичная снежная баба. Ладка пыхтела рядом, пытаясь слепить бабе внучку, но вдруг поскользнулась, ойкнула и тут же заревела.

– Чего, чего ты? – всполошилась Саня.

– Зуууб стукнула! – проныла Лада и протянула тетке ладошку. И правда, зуб – молочный, чуть прозрачный, словно из тонкого фарфора.

– Так это тот, что шатался! Ну, красавица, не плачь, это же здорово! Молочный выпал, настоящий, взрослый, вырастет! – успокаивала Саша племянницу, но та продолжала реветь. – А давай мы его мышке кинем?

Ладка удивленно округлила глаза, и рев пошел на убыль.

Вернулись в дом, наспех скинули шубки-шапки, подошли к печке. Саня, как могла, придавила свой страх – чего не сделаешь, когда ребенок плачет.

– А она вдлуг укусит? – Лада боязливо поежилась, губы снова задрожали. Ей опять хотелось реветь, десна еще помнила противную тянущую боль.

– Ну что ты! Мышка маленькая, пугливая. Ты ее и не увидишь. Бросим, слова волшебные скажем – и все! Да не бойся, все дети так делают!

– И ты делала? – Лада с недоверием посмотрела на Саню, взрослую солидную тетю двадцати трех лет.

– И я, и мама твоя, и папа, и бабушки с дедушками – все. Ну давай, иди сюда!

Лада вздохнула, подошла и привычно подняла ручонки вверх: «На меня!» Саня легко подхватила племяшку и поднесла к печке, свободной рукой отдернув занавеску. Два голоса вразнобой вышептали в теплый надпечный сумрак вечную «обменную» приговорку: «Мышка, мышка, на тебе зуб репяной, дай мне костяной!» Мокрый, еще в кровинках зубик упал и сразу затерялся в куче накопившегося хозяйственного хлама.

Лада, довольная, рассказала вернувшейся матери про мышку и похвасталась дыркой в десне, смешно задирая розовую губу. «Вот, оставляй вас одних!» – проворчала Натка. За ужином сестры вспоминали, как маленькими гостили у деревенской бабушки, свое «молочное» детство. Расстались тепло, по-женски расчувствовавшись и уже без упреков. Саня махала рукой отъезжающей машине, пока в заднем окне маячило белым пятном улыбающееся Ладушкино лицо.

Ранние сумерки плотно облепили все кругом, глубокие голубые тени ограды и деревьев расчертили сугробы хаотичной клеткой. Внезапно дом показался ей громадным запертым животным: хребет матицы, ребра стропил, потемневшая плоть бревен. Внутри зверя горел свет, он прорывался сквозь щели закрытых век-штор. Дом дышал ей в спину, и большое его сердце – печь среди кухни – было холодно.