Он знал боль. Из всех его любовниц она была самой верной. С самых ранних лет она привечала Рено, терпеливо напоминая о себе каждый день. А в Святой земле сделалась настойчивой и требовательной, с каждым годом все теснее сжимая объятия. Она растягивала и перевивала его жилы после долгих конных рейдов, горячим языком лизала глубокие порезы, оставленные саблями и мечами врагов, вонзала когтистые пальцы в раны от стрел, раскаленными углями пробиралась в потроха, изнуренные гнилой водой и скудным походным провиантом. По утрам после обильных возлияний она влезала под череп горстью раскаленного песка. Сквозь пыточные орудия сельджуков из Алеппо раскаленным свинцом текла по венам. Он знал боль во всех ее проявлениях.

Аль-Керак встречает своего господина тревожным молчанием. Если кто и оставался тут, то не рисковал дать о себе знать. Только грабители бродят по этим улицам, ища поживы. Бедуины, выползшие из раскаленного ада пустыни, дезертиры воинства Салах ад-Дина, местные нищие. Этого отребья Рено не опасается. Наоборот, он желает встречи с ними. Жажда убийства обуревает его, требует выхода. Тот, кто в жизни своей пролил столько крови, уже не может обходиться без ее привкуса на языке. Чувствуя дрожь нетерпения, охватившую тело, Рено направляется к ближайшему дому. Дом крепкий, со вторым этажом, нависающим над первым, с резными дверями. Кто живет здесь? Коптский купец? Богатый еврейский ремесленник? В Аль-Кераке под рукой де Шатильона осталось мало мусульман – все бежали в страхе перед франкским бедуином, как звали его за беспримерную жестокость.

Удар ноги заставляет двери затрещать. Второй удар вдавливает их внутрь. После третьего они распахиваются, открыв темный проем, пахнувший теплым, спертым воздухом. Рыцарь делает шаг внутрь, чувствуя, как льдистая судорога пробегает по жилам. Это не так больно, как в воротах, – и потому боль только распаляет Рено. В доме кто-то есть. Он ощущает это по запаху – людского пота, свежей еды, воскуренных благовоний. Как гончий пес, он идет по нему. Большая спальня пуста, постель смята. Рыцарь обходит комнату за комнатой, ножны сухо скребут по дощатому полу. Меч он убрал, в руке – длинный кинжал. Он останавливается.

Кто-то дышит, изо всех сил стараясь делать это беззвучно. Его душат слезы, в носу влажно, и оттого каждый вдох сопровождается сипением. Рено осматривается, пытаясь отыскать источник звука. Где-то здесь. Надежный схрон, построенный со знанием дела. Достойный вызов тому, кто посвятил грабежу лучшие свои годы. Дыхание то умолкает – когда неизвестный отчаянно пытается его сдержать, – то слышится вновь. Рено делает шаг в сторону, замирает. Здесь.