— Продала в ад моего единственного сына.

Люси растворилась в жарком мареве.

— В ад.

— Да оставь ты ее, — сказал Паккард. — Ад вернет ее, раньше или позже…

Люси знала, что они не станут преследовать ее. С того момента, как она увидела огни машин в облаке пыли, ружья и каски, она поняла: для нее в предстоящих событиях не найдется места В лучшем случае она будет зрителем. В худшем — умрет от теплового удара, пересекая пустыню, и никогда не узнает об исходе грядущей битвы. Она часто гадала о происхождении существ, которые были совокупным отцом Аарона. Где они жили, почему они, в мудрости своей, решили заняться с ней любовью. Она гадала, знал ли о них кто-нибудь в Уэлкаме. Какие человеческие глаза, помимо ее собственных, разглядывали подробности их тайной анатомии? Конечно, она думала и о том, настанет ли время встречи и столкновения между двумя расами. Вот это время и настало — без предупреждения. Если оценивать масштаб события, ее собственная жизнь перед его лицом ничего не значила.

Когда машины и мотоциклы исчезли из виду, она двинулась назад по своим собственным следам и вышла на дорогу. Ей не вернуть Аарона, это она понимала В некотором смысле Люси была лишь опекуном ребенка, хотя она его родила. Мальчик чудесным образом принадлежал тем созданиям, давшим ей семя, чтобы зачать его. Возможно, она была лишь сосудом в опыте по оплодотворению, и сейчас врачи исследуют результат эксперимента. Или они взяли ребенка с собой, потому что любят его? Так или иначе, она надеялась, что ей удастся увидеть исход битвы. Где-то внутри, в самой сердцевине, которой коснулись лишь эти чудовища, она надеялась на их победу. Даже если множество существ ее собственной расы пострадают.

У подножия холмов повисло великое молчание. Аарона усадили среди обломков скал. Все собрались вокруг и радостно рассматривали его одежду, его волосы, его глаза, его улыбку.

Наступал вечер, но Аарон не чувствовал холода. Дыхание отцов было теплым и пахло — как он подумал — точно как в помещении центрального универмага в городке: смесью тянучек и пеньковой веревки, свежего сыра и железа. Кожа его потемнела в свете заходящего солнца, а на небе начали появляться звезды. Таким счастливым, как в окружении демонов, он не чувствовал себя даже в объятиях матери.

Не доходя до подножия холмов, Паккард остановил колонну. Если бы он слышал о Наполеоне, он, без сомнений, чувствовал бы себя им. Если бы он знал историю, он бы понял: перед ним лежит его Ватерлоо. Но Джон Паккард жил и умер, ничего не ведая о героях.

Он велел своим людям выйти из машин и прошелся среди них. Забинтованную руку для опоры он просунул за планку рубашки. Это был не самый вдохновляющий парад в военной истории: слишком много лиц побелели от страха, слишком много глаз избегали его взгляда, пока он раздавал приказы.