Я спохватился насчет дарственных надписей (через мои руки проходили автографы Федора Михайловича), но чудо-рыбой девственно-чистое издание не стало.

Нет, размышлял я, я-то, конечно, куплю четвертый том у Эрлиха, но тому, кому я его перепродам, не буду шептать в трубку загадочно: «Хочешшшь покажжжутьтебе Доссстоевссского?»

Я изобразил приличествующий моменту интерес. Сыграл на троечку.

– Вы ее читали? – спросил старший коллега.

– Что? – изумился я. – «Преступление и наказание»?

– Но это не «Преступление и наказание», – сказал он ласково.

«Ну конечно, – фыркнул я про себя, – я толстяк, это не „Преступление и наказание“, земля плоская».

Я – из вежливости, все из вежливости – взглянул на титульный лист. Прочитал название романа. И пол сдвинулся подо мной.

– Но это невозможно, – промолвил я, подавляя желание щипать собственное предплечье со вставшими дыбом волосками.

Я прекрасно помнил письмо, написанное Theodore Dostoiewsky из Дрездена адвокату Губину. Там речь шла о варварском контракте, который автор заключил с нечестным издателем Стелловским, о долговой яме и тысяче рублей, обещанной «Русским вестником». И о четвертом томе полного собрания, о томе, в который вошло «Преступление и наказание», но никак не роман под названием «Дьявол».

– У Достоевского нет такого произведения! – воскликнул я, вертя книгу, убеждаясь, что и страниц в ней положенных двести двадцать пять, и выходные данные совпадают с моими прежними представлениями о мире.

– Есть, – парировал Эрлих, покачиваясь, как горельник на промозглом ветру. – Весьма провидческий роман.

– И в каком же, позвольте, году оно было написано?

– В посмертии.

Я моргал, топтался и хотел одного: выбежать на свежий воздух с заветным экземпляром «Дьявола» под мышкой.

Отрывочно помню, что Немец попросил за четвертый том двести рублей. Помню, как расплачивался, роняя купюры, и как мы шли по коридору, а за бесчисленными дверями клокотало и царапалось.

У выхода он склонился надо мной: «Там, где гнутся над омутом лозы», – вспомнил я из Алёши Толстого.

– Книгу перепродайте в течение трех дней. И пусть тот тоже перепродаст.

– Ага, – сказал я. – Ага.

Меня подмывало желание поскорее открыть невиданную книжку, Ионой забраться во чрево чудо-кита. Но в поезде я не решился. Слишком подозрительные соседи по купе мне попались, с ногтями вместо век.