Было зябко, Давид то и дело поеживался и жалел, что не взял в дорогу коньяка.

– Так что говорил этот парень? – спросил он, глядя на спину возницы, что вместе с пролеткой то и дело подпрыгивала на кочках.

– Да всякое нес. А толком так: вышел он, дождался, мол, ночи. А парень, скажу вам, бесстрашный был, да и здоров как бык. Говорили, однажды волк на него в лесу напал, покусал его, правда, но зверя того парень удавил. Вот и здесь – отсидеться не захотел. На это торговец-то и рассчитывал. Ну, вот и пошел парень, куда ноги выведут. Ночью карканье смолкает, редко у какой чертовой птицы-то вырвется – за упокой чьей-то души. А так – тишина. Луна вышла, полная, как яблоко. Видит парень – огромная поляна. А на поляне, на поваленном дереве, человек сидит. Ну, парень кулаки-то сжал, на всякий случай, кто его знает, что у того на уме? – а потом, ближе-то подойдя, замечает: одет человек как-то странно, по-старинному. На плечах длинный плащ, аж на земле лежит, черный; да и сам человек не светлее, а в руках что-то длинное, сверкает. Парень глядь, а то – меч. Луна в нем словно в озере отражается – так и застыла. Парень опешил: что такое? А человек словно бы утомился: сидит, плечи понурив. Голова опущена, лицо темное, уставшее. Парень не дурак: цепь в кармане. Подошел ближе и говорит: «Эй, приятель, не спится? И то дело – ночь-то какая!» А человек – точно и не слышит. Парень вновь: «Ты не подумай, я без какого злого умысла говорю, да только местечко для прогулки ты выбрал не самое доброе». И едва договорил он, тот возьми да и подними голову – луна на лицо свет бросила, парень глядь, а глаз-то у человека нет. И не то чтобы лишился он их, а – нет! Черные дыры, глубокие, как колодцы. Вперился он ими в парня, и вдруг в одной из дыр что-то зашевелилось. Парень присмотрелся, а то – голова мышиная. Повела носом мышь-то, вылезла и побежала: по одежде – вниз, на землю, в траву. Дрогнул парень тогда, да, верно, в тот час рассудок-то его и помутился…

Пролетка подпрыгивала на кочках. Давид, завернувшись в плащ, сидел тихо, вжавшись в подрагивающую стенку.

Город давно остался позади. Хорошая лесная дорога, убегавшая в два конца, все дальше уносила их от Квентин-Жера. Небо посветлело, но проясняться вовсе не думало.

– А про графиню у вас ничего не говорят?

– Нет, сударь. Может, и была какая, так, верно, померла уже.

– Да, да, померла, – себе под нос промычал Давид. – Померла.

Перекусив в деревеньке, они продолжали свой путь. Теперь дорога нередко заворачивала в леса, где было сыро и тихо, а небо, кроме узкой полосы над дорогой, не открывалось. Давиду казалось, что он едет через просторные, давно опустевшие дворцовые залы с высоченными потолками.