– Ползунов, – поправил Дон.
– Что?
– Их кто-то так называл… этих существ из деревьев.
– Я видел их лица. А что
– Я забыл. Если повезет, то забуду снова. А нам надо беспокоиться о другом. Есть вещи пострашнее.
– Честно говоря, как раз мама пугает меня до усрачки. Она заправляет всем этим цирком. Нам надо делать ноги, пока она не явилась домой и не увидела, чем мы тут занимались.
Дон посмотрел на погреб и печально улыбнулся:
– Боюсь, уже слишком поздно.
Курт отставил бутылку. Его грязное лицо блестело от пота. Сломанная рука причиняла боль, и эта боль усиливалась с каждой минутой, по мере того как проходил шок и ослабевало действие адреналина, и холодная реальность вступала в свои права:
– Я чувствую. Еще как чувствую. Там, внизу, что-то ужасное. Ты хочешь туда спуститься, правда?
– Хочу? – Дон покачал головой. – Даже близко не хочу. Я собираюсь спуститься, потому что другого выхода нет. Никакого.
– Ну тебя к черту! Мы сейчас запрыгнем в мою тачку и выжмем газ до упора, – Курт стряхнул с себя оцепенение, сорвал со стены телефон и неловко принялся набирать номер здоровой рукой, зажав трубку подбородком. Он, без сомнения, звонил Винни, и, несмотря на все обстоятельства, Дону стало ужасно любопытно, что именно он собирается ей сказать.
Уже не в первый раз за свои восемьдесят с лишним лет Дон убедился, что одна из самых невыносимых вещей на свете – это видеть сильного человека сломленным. Он сказал:
– Сынок, ты прав. Залезай в машину и езжай домой к своей чудесной жене. К ребенку.
– Я не могу тебя бросить.
– Твоя жена и ребенок. Подумай о них, мой мальчик.
– Господи, да я даже не знаю, играет ли еще