– Ну бывает, что давление льда распределяется неравномерно, и какой-то участок его взрывается! Ты же взрослая образованная женщина, Саша. Вроде не дура. Еще настойки!

Саша поила его, приподняв ему голову, и думала – неужели она здесь ради этого желчного самовлюбленного человека с большим носом и плохими манерами? Да и здесь ли она в самом деле, или снится ей предостерегающий сон?

Вот что будет, если уйдешь из Архангельска. Вот как просто и глупо, и без предупреждения жизнь превращается в смерть, влюбленность – в разочарование. Сейчас она проснется, а рядом будет спать Коля, с чуть приоткрытым ртом, уронив книжку на грудь и не погасив свечи. Она наклонится свечу задуть, а он сквозь сон скажет…

– Ты мне всю грудь залила! – резко сказал Богданов. – Смотри, что делаешь! Ты на сестру милосердия училась или на коновала?

Саша извинилась, поднялась уходить.

– Пусть повар мне рыбы сварит, – сказал ей вслед Жорж. – Только нормальной, а не говна этого толченого.

Повар, норвежец, готовил для экипажа «лабкаус», мешая мелко резанную вареную солонину с толченой сельдью – такую легко было есть даже с расшатанными зубами и распухшими деснами.

Саша с трудом удержалась, чтобы не хлопнуть дверью.

День и вправду выдался не холодным. Саша надела подаренную Колей белую шубку, теплую и красивую, спустилась на лед, пошла к страшной утренней проруби.

Ненцы манили трещоткой моржа или нерпу. Трещотка звучала пронзительно и тоскливо.

Полынья была широкая, сажени четыре в ширину. Саша обошла ее, подозрительно рассматривая куски льда. Подобралась к самому краю, заглянула в темную воду. И замерла, застыла от ужасного ощущения, что кто-то на нее оттуда, снизу, смотрит – взглядом ледяным, обволакивающим, лишающим воли.

– Осторожно, барышня! – крикнул с другой стороны, из другого мира, кто-то из матросов, но Саша уже клонилась к воде, уже не могла остановить падения, уже летела в ледяную бездну…

Она висела, не дыша и не двигаясь, в прозрачной серой воде – в белой шубке, с золотисто-русыми волосами, окружившими голову блестящим ореолом. Время остановилось, ее сердце не билось, но она все видела и понимала. Из черной глубины на нее кто-то смотрел. Кто-то огромный и безмерно чужой.

По льду наверху метались тени: матросы не могли решить, что делать, но прыгать за «барышней» никто не станет – верная смерть.

Внизу прошла исполинская акула, одна из гренландских, про которых Ивар говорил, что их мясо воняет мочой, но если его сгноить особым способом, то вкуснее лакомства нет. Акула проплыла в сторону взгляда и забилась, будто ее кто-то схватил и поволок. Раздвоенный хвост мелькнул на периферии Сашиного зрения.