Я хватаюсь за углы стола. Как бы мне ни хотелось бросить его в Кирка, я понимаю – мне сейчас самому нужна какая-то опора, чтобы не грохнуться наземь.
– Но ЗАЧЕМ? Какой в этом был смысл?
– Смысла в этом было даже больше, чем в твоих переживаниях в последнее время, – мне чудится, или он в самом деле произносит это весьма
– А ты? – спрашиваю я в тон ему. – Ты-то его видел?
– С того самого момента, как вычитал о нем в твоей диссертации и стал искать информацию. Я думал, если ты закопаешься в его историю глубже, чем я, он отвлечется. Оставит меня. Я, конечно, должен был догадаться, что так я просто сделаю его… эту тварь… сильнее.
Его голос снова исполнен сожаления, и в моей голове окончательно и бесповоротно воцаряется хаос. Мне с трудом удается задать вопрос:
– То есть ты говоришь, что тебе удалось найти о нем что-то… чего не нашел я?
– Одну только книгу с несколькими страницами о нем. Что-то про сюрреалистов. На французском.
Мой собственный голос доходит до меня с трудом:
– И что ты сделал?..
– Исписал поля пометками. И продал. Не спрашивай, что я писал. Там была какая-то бессмыслица. Знаю, мне следовало сжечь ее. Но даже если хочешь – не получается, так ведь? Всегда хочется поделиться им с кем-то еще. Сейчас это уже не имеет значения. Мы его теперь никак не остановим.
– Почему?
– Ты выпустил его в Интернет. Для него… для той силы, которую он представляет… это идеальная среда. Он ждал ее появления целый век. Почти каждый может попасть в нее. А из Интернета он может проникнуть почти в каждого.
– Значит, ты утверждаешь, – говорю я с растущей злостью, – что все это его вина – все, что ты сделал?
– Зависит от того, о чем ты спрашиваешь.
И как ему только удается все время улыбаться? Я вцепляюсь в столешницу с такой силой, что ее края едва ли не режут мне руки.
– Я спрашиваю о том, заставлял ли он тебя постить это дерьмо.
– Я такого не говорил.
Я делаю все возможное, чтобы отмахнуться от чувства, что все пройденное мной меняется, обретает новый смысл – и эти изменения наползают на меня, захлестывают с головой.