Я стараюсь сосредоточиться на нашей поездке, но мой перегруженный мозг почти не соотносит происходящее с реальностью.

Мне почему-то не видно здания общежития в Эгхеме, но прекрасно видна компания из нескольких человек, танцующих на дороге, что некогда вела к нему. Они настолько полные, что удивительно, как им вообще хватает ловкости для танца. Конечно, хлопает на ветру ткань их мешковатых костюмов, а не отвисшая мертвая плоть. А бензоколонка «Фрагойл», похоже, безлюдна – или то оскаленное лицо в окне мне не мерещится? Когда мы проезжаем мимо, оказывается, что это просто плакат на стекле. Вспышки праздничных фейерверков – огромные, на все небо – ослепляют меня, и я позволяю себе смежить веки; открываю глаза я только на третьей миле Грэйт-Уэст-роуд. Такое обрывочное стробоскопическое перемещение пугает меня, и я пытаюсь завязать разговор:

– Вы так и не сказали, что думаете о фильме.

Кирк и Колин не обернулись.

– Может, не хотели мешать твоему выступлению, – говорит Колин.

– Дайте ему шанс, – настаиваю я – и понимаю, что говорю странное. Приходится исправляться: – То есть хочу услышать вашу критику.

– Я бы сказал, что у него есть будущее, – говорит Колин.

– Тут не поспоришь, – соглашается Кирк.

Интересно, их комментарии настолько обрывочны потому, что они чуют недоговорки с моей стороны? Я бы и поделился с ними, да боюсь, придется снова вести битву без шансов на победу с собственным заплетающимся языком. Свет уличных фонарей придает глазам моих спутников, отражающимся в зеркале заднего вида, стеклянный блеск кукольных пуговок, и меня до абсурда сильно пугает это обстоятельство. Я снова закрываю глаза – не просто закрываю, а крепко-крепко зажмуриваюсь. Когда собираюсь с духом и возвращаюсь в мир зрячих, мы уже оставили Вест-Энд в нескольких милях позади.

Какие-то гуляки разнообразных до тревожности форм и размеров отплясывают на площади Пикадилли. Блики света, лежащие на указателе, вымарывают большую часть букв, и остается лишь П ОЩА ДИЛ И. Когда мы сворачиваем вдоль Шафтсбери-авеню, мне кажется, эти нежданные танцоры следуют за нами – прыгая друг через друга и даже вскакивая друг другу на плечи. Вижу ли я эту собранную из карликовых акробатов длиннющую червеобразную тварь, что склоняется ко мне? Разумеется, это тень, а тени даже одной улыбки не переносят. Тварь отстает – не разделяясь, впрочем, на изначальные фрагменты, – и наш «вольво» въезжает в расступающуюся толпу. Чахлые людские фигуры льнут к теням в переулках, по-моему, они и сами – тени.

Мы движемся, будто процессия… по Чаринг-Кросс-роуд… по Тоттенхэм-Корт-роуд… но в чью честь? Все эти улыбающиеся лица, что прижимаются почти вплотную к окнам машины, теряя последний румянец, растворяющийся в мертвенно-бледном молоке их кожи… кто они? Я искренне счастлив их внезапному безоговорочному исчезновению – смотреть на них без дрожи не получается. К моему вящему облегчению, последний судорожный проезд сквозь нагромождение улочек-ответвлений наконец приводит нас к цели – зданию офиса.