Взять, к примеру, этот город. Впервые Баллард попал в Берлин в 1969 году. Ему исполнилось двадцать девять, годы тренировок укрепили его тело, он был здоров и не чужд удовольствий. Однако он не чувствовал себя комфортно. Баллард считал этот город неприятным и даже зловещим. Берлин увлек Оделла — его коллегу в первые два года работы, — что доказывало действенность городских чар; и однажды Баллард почувствовал себя потерянным для жизни. Разделенный пополам Берлин стал ему ближе, чем Лондон. Тяжесть, несбывшийся идеализм и — возможно, острее всего — ужасное одиночество этого места подходили Балларду. Он и город, живущие в пустыне умерших амбиций.

Он нашел Мироненко в картинной галерее. Баллард не ошибся — фотографии действительно врали. Русский выглядел старше своих сорока шести и казался более болезненным, чем на украденных снимках. Ни Баллард, ни Мироненко не подали виду, что они знакомы. Они полчаса бродили между картин, причем Мироненко проявлял большой и, во всей видимости, подлинный интерес к живописи. Убедившись в том, что за ними нет слежки, Мироненко покинул здание и довел Балларда в укромное предместье Далем, в безопасный, по общему мнению, дом. Там они устроились в маленькой нетопленой кухне и начали разговор.

Мироненко не слишком уверенно говорил по-английски, хотя Балларду показалось, что эти затруднения — скорее тактические, чем грамматические. Он вполне допускал такое в ситуации с русским; ведь на редкость неприятно выказать себя менее компетентным, чем собеседник. Но, несмотря на трудности с языком, признание Мироненко было недвусмысленным.

— Я больше не коммунист, — заявил он без обиняков. — Вот здесь, — он ткнул себя в грудь, — я не член партии уже много лет.

Он достал из кармана носовой платок и стянул с руки перчатку; достал из складок платка пузырек с таблетками.

— Извините, — сказал он, вытряхивая таблетки. — У меня сильные боли. В голове, в руках.

Баллард подождал, пока русский проглотит свои пилюли, затем спросил:

— Что заставило вас усомниться?

Мироненко спрятал пузырек. Его широкое лицо ничего не выражало.

— Как человек теряет свою… свою веру? — произнес он. — Это то, что я видел слишком часто или слишком редко, может быть?

Он посмотрел в лицо Балларду, пытаясь определить, дошел ли до него смысл сбивчивой фразы. Не найдя подтверждений, попробовал еще раз.

— Я думаю, что человек, не чувствующий себя потерянным, потерян.

Мироненко изложил парадокс весьма элегантно. Подозрения Балларда относительно его настоящих познаний в английском языке подтвердились.