Хозяйка сгребла белье в руки, толкнула шаткую дверь. В сенях темно, пахло сеном, сырой землей и мышами.
– Ступеньки тут, не расшибитесь.
Скрипнула новая дверь, дохнуло застоявшееся тепло. Мутными пятнами белели оконца, алела лампада, проявляя скорбные лики святых в убранстве из вышитых рушников.
Зашуршало, чиркнула спичка, горницу залил мягкий свет керосиновой лампы. Отблески запрыгали по углам и низкому потолку, нагоняя на Андрейку еще большей жути. За пределами размытого желтого пятна тьма сгустилась и угрожающе колыхалась, облизывая печь, низкие лавки и окованный медью сундук.
– Умывальник за печкой, я поснидать соберу, – хозяйка упорхнула во тьму.
– Мамунь, – прошептал Андрейка, втягивая голову в плечи и погромче брякая соском умывальника. – Мамунь, боязно мне. Может, уйдем? Я кушать совсем не хочу.
– Ты чего, дурачок, испужался? – мамка ласково провела по вихрам. – От усталости это и с голодухи. Ну куда мы пойдем? Неудобно перед людьми.
– Ну мамунь…
– Все, я сказала.
Андрейка умолк, чутко уловив мамино настроение. С тех пор как померла Нюрка, она порой сатанела, могла и ударить, но потом всегда извинялась и плакала. Мамуньке перечить не моги, дороже встанет.
– Ну, чего как не родные? Давайте к столу, – в комнате появилась Никитишна, переодевшаяся в домашнее, грохнула на выскобленный стол чугунный горшок. – Повечеряем, чем Бог послал!
Тут Андрейка забыл свои страхи. Перед ним брякнули щербатую деревянную миску душистой, теплой похлебки, рядом ложку и хлеб. Сверху настыла жирная пленка, швырканешь ложкой, а там батюшки-святы, картошка, морковь, лучок, мяса шмотки. Андрейка ел давясь, отфыркивая и косясь на чугун. Нет ли еще? Добавки дадут иль зажмотят? Мамунька кушала неторопливо и аккуратно, поднося под ложку кусок. Хозяйка перекрестилась на образа, но есть не стала, посматривая на Андрейку и промакивая влажные глаза концами платка.
Подлила добавки, а потом постелила им в пыльном чулане. Мамунька намаялась за день, быстро заснула, едва слышно похрапывая. У Андрейки слипались глаза. На кухне бренчала посуда, слышались приглушенные шаги и тихий, вкрадчивый разговор.
Дверь в чулан тихонечко отворилась, под весом грузного тела жалобно скрипнули половицы, дохнуло гарью и паленой листвой. На пороге стоял дядька: страшный, угрюмый, заросший черной бородищей. Чистый разбойник. Андрейка сильно-пресильно зажмурился, а когда открыл глаза, страшный дядька пропал. А может, и не было его вовсе. Андрейка уснул.
4
4