Четверо беглых плясали вкруг колокола, да так, будто их падучая взяла, дрыгаясь и подскакивая, подчас на колени падая, а подчас и вовсе лицом до земли припадая.

– Стреляй! – кричал Скрябин. – Стреляй!!!

Снова пищаль огнем плюнула, пуля одному из беглых в ногу вошла – а он словно и не почуял.

«Стадо свиное на зов идет – и Волею Вышней вновь в то стадо войдет Легион!!!» – выла в голове Лонгиновой безумная Марфа.

Оступившись, он по пояс ушел в трясину. Бранясь, забарахтался, хватаясь за корявые ветки. Кричал, чтоб его не спасали, чтоб беглых били.

И тогда ударил колокол.

Его удар не нарушил тишины. Неслышимый, он заполонил собой воздух, толкнулся в нависшие низко тучи и пошел вниз, к земле, которая задрожала, принимая его в себя. Неистовая, сладострастная дрожь эта от земли передалась людям, свалив их с ног, заставив корчиться в невыразимой, томительной муке.

Матвей, Марк, Лука и Иоанн, четыре беглых угличанина, в неистовстве возносили хвалу – но не к небу воздевая руки, а припадая к земле, к черному пузырю холма, что дыбился и ворочался, как разбуженный в берлоге медведь. Сочась мутною влагой, мертвая земля расходилась широкими трещинами, и потоки болотного гноя клокотали в них, подобно ключам. С каждым мгновением холм вздувался, рос и с тем – распадался. Липкие комья катились по его склонам, неуклонно обнажая то, что веками дремало внутри.

Распрямив узловатые лапы, Оно поднялось, и потоки трясинной жижи стекали с него подобно водопадам. Мерзкий горб спины покрыт был во множестве похожей на сухие деревья порослью, что извивалась и шевелилась, точно змеи. Тренога с колоколом, разом укрепившись и выросши, вознеслась высоко, и почерневшая медь набата испускала неслышимый, но ощутимый густой звон. Четверо беглых, обвитые сплетением шевелящихся ветвей, оказались распяты в причудливых, глумливых позах. Плоть их, пронзенная и разорванная, питала неимоверного исполина, но глотки их надрывались в криках безумной, исступленной радости.

И чудовище сделало первый шаг. Огромной горою возвышаясь над бессильными в муке безумия людьми, оно переступило их, раскачиваясь и треща. Три жуткие ноги его кончались острыми козлиными копытами, а плоть напоминала перевитые меж собой древесные стволы. Между ногами омерзительным брюхом свисало слепление множества осклизлых коконов, в которых толкались, извивались, готовые проклюнуться, мерзостные чада. Лонгин глядел, как лопаются первые из них, как падают в грязь покрытые белой слизью младенцы – в сравнении с которыми меркли отвратительнейшие из демонов церковных книг.