Свадьбу сыграли по осени. К этому времени Туган поправил доставшуюся от рано умерших отца и матери покосившуюся избу и перекрыл крышу. А к зиме жена понесла, и нелюдимый охотник впервые почувствовал, как хорошо быть кому-то нужным.

Счастливая семейная жизнь продолжалась недолго: родив девочку, молодая жена вскоре скончалась от родильной горячки. Безутешный Туган остался один с младенцем на руках. Деревенские бабы помогали нянчиться, забирали девочку к себе, пока он был на охоте, приносили игрушки и одежду. Охотник почти свыкся с ролью одинокого отца и не подумывал о новой женитьбе.

Шли годы, девочка росла, и неожиданно Туган обнаружил, что дочь на него ни капли не похожа: было в ней что-то от матери, но ничего от него самого. Заметили это и односельчане. Злые языки стали поговаривать, что невеста досталась охотнику уже порченой; что, пока Туган пропадал на охоте, жена его совсем не тосковала и что остался у нее в родном селе полюбовничек. Вот и решил прознавший о том отец сплавить нерадивую дочь замуж за первого встречного – от греха подальше. Он потом нашел того парня и крепко набил морду, да что толку? Ничего не поделаешь – взялся Туган растить не свою дочь. Но на могилу жены больше никогда не ходил.

Дни бежали за днями, и вскоре пришла новая напасть: девочка лишилась голоса. В тот летний день Туган вернулся в деревню после очередной охоты и пошел к соседке, бабке Авье, забирать Райду. Дочка встретила его на пороге, уткнулась в ладони заплаканным лицом, а сказать ничего не могла. Только мычала и выла, поскуливая, точно волчонок. И соседка с ней на пару. «Напугалась она, – проревевшись, сказала Авья. – Пошла с детьми за ягодами, да тут зверь какой-то из лесу вышел: все назад побежали, а она осталась. Слава богу, не тронул».

С той поры Райда не произнесла ни слова, лишь мычала, словно безъязыкая, да объяснялась жестами. Туган кое-как наловчился понимать дочь, но холодная стена между ними только росла и ширилась. Он стал чаще пропадать на охоте, порой оставляя девочку одну на два-три дня, а когда возвращался, почти не разговаривал. А потому предложение колдуна принял почти без сопротивления.

«Не мое – не жалко!» – подумал он. Какая-то часть его протестовала против такого решения, но голос, поселившийся в голове, когда он был у Шудега, нашептывал обратное. Охотник убеждал себя, что больше никто из вашкинцев не согласится отдать своего ребенка в жертву Яг Морту. Хотя бы потому, что их дети нормальные и должны жить. А тут девка больная, да еще не своя.

– Давай хоть свечку зажжем, а то сидим в темноте как нелюди.