Я не знал, что сказать. Для того чтобы представить Бернарда рядом с этой женщиной, требовалось изрядное воображение. Казалось совершенно невероятным, что он сумел облапошить кого-то настолько искушенного и бывалого, как Клаудия. Но если не обманом, то как он этого добился? Я не ожидал, что Клаудия откроется до такой степени – поведает мне историю своей жизни, как будто много лет ждала такой возможности, – и до сих пор не вполне понимал, какое отношение все это имеет к Бернарду. Я лишь определенно чувствовал, что ее боль была осязаемой, столь жуткой и настолько близкой ей, что стала такой же частью ее существа, как любая черта ее внешности. Неважно, кем и чем она была, или кем надеялась стать, Клаудия требовала уважительного к себе отношения, и я подчинился этому требованию.

– И ты тонешь во всем этом, – сказала она. – Закрываешь глаза и тонешь, и внезапно становится не важно, выживешь ли ты или нет. Тебе становится все равно. Ты берешь иглу и суешь себе в вены что угодно, чтобы продержаться еще день или ночь, и каждый раз, когда острие протыкает кожу, гадаешь, сумеешь ли проснуться на этот раз. И уже вскоре начинаешь надеяться, что не сумеешь. Ты больше не хочешь жить, но боишься смерти. Ведь на другой стороне вечного сна поджидает Дьявол, так?

– Может, на самом деле с той стороны ждет Бог, – сказал я.

– Может быть, – сказала она без выражения. – Но прожив по самые уши во зле, как я, трудно так просто в это поверить. Понимаешь?

– Вы все время говорите о зле. Что это? Какие-то секты?

Клаудия помахала рукой, как будто хотела развеять слова в воздухе между нами.

– И их тоже, в этом мире они всегда где-то рядом. Все эти сатанисты либо лезут в самую гущу, либо крутятся где-нибудь неподалеку. Какое-то время я по необходимости водилась с подобной компанией. Но если приглядеться, они не особенно отличаются от всех этих христиан: и те, и другие полагаются на простые ответы и уверены в собственной правоте. Может, обоснованно, может, нет. Я знаю только, что зло принимает ту форму, которая ему нужна. Оно не настолько примитивно, как хотят вообразить обе стороны этого древнего противостояния. – Клаудия откинулась немного назад, опираясь на кухонную стойку, и скрестила ноги в лодыжках. Когда-то давно в такой позе она могла выглядеть по-детски невинной. – Правда глубже, под поверхностью всей этой ерунды. Правда в том, что зло для каждого свое. В этом его сила, именно поэтому оно вечно находит жертвы среди людей. Зло – идеальный хищник, потому что оно совершенно индивидуально. Оно касается каждого, какими бы ни были твои религиозные убеждения и верования, и принимает любые твои условия. Так как же остановить нечто, способное принимать разные формы для разных людей? То, что может стать чем угодно для кого угодно? Всем, чем только пожелаешь? Оно знает нас, наши страхи, заботы и мечты, наши слабые и сильные стороны, и с их помощью проникает в наши души и тела. И стоит только отбросить все эти условности с обеих сторон и присмотреться, становится понятно, что злу насрать, в какую ты ходишь церковь, какие заветы выполняешь или не выполняешь. Все это не имеет значения, потому что оно все равно до тебя доберется. И ты не можешь его остановить. Ты можешь только научиться ему противостоять, держать под замком чаще, чем на свободе. Потому что, как и добро, зло находится в нас самих, является частью нас, от него нельзя просто избавиться. Недаром же говорят: «внутренние демоны»? Так вот, это следует понимать буквально. – Я вспомнил Джулию Хендерсон, крестики на окнах и слова о том, что они защищали в «ее реальности». – Если отбросить все эти секты, становится понятно, что такое зло на самом деле. Ему нет дела до правил и законов или книг, что пишут обе стороны, потому что в том-то и суть: нет никаких сторон. Есть свет и тьма. Ничего больше. И кто-то – или что-то – где-то и когда-то решило сунуть нас в самую гущу. Так что нам остается только рисовать границы на песке и бороться за… что уж там каждый считает правильным и нужным. Или закрыть глаза и позволить тому или другому овладеть нами. – Клаудия подошла к столу. – К двадцати пяти я стала слишком старой для той компании, с которой я водилась, которая меня удерживала. Я столкнулась с кровью, ужасом, сексом и остальным безумием – и все жила. Потасканная, обколотая шлюха. Тогда-то мир и вышвырнул меня на помойку и отправился искать следующую поросль двенадцатилеток. А я продолжила делать то, что умела: торговать собой. Не водилась уже ни с какой компанией, просто накачивалась наркотой, выходила на улицу, чтобы за нее платить, и надеялась, что однажды мое тело не выдержит и это дерьмо меня наконец прикончит, заберет туда, куда мне и положено отправиться.