— Дядя Шон хороший, он уже покупает билет. Его нельзя отпускать в Америку. Злой дядя, который со мной все время разговаривает, сказал, что я умру вечером, как наша кошка Дейзи, если дядя Шон не останется в Риме.

Приятный слуху перезвон церковных колоколов мягко перекатился бархатными волнами в кабинете понтифика. Настенные часы отбили десять негромких мелодичных ударов, напоминающих звон хрусталя, приглушив всхлипывания молодой супруги премьера. Красивая женщина с белой гладкой кожей лица опустила голову, прикрыв рот платком.

— Стефи, кто такой дядя Шон? — спросила она дочку.

Девочка начала ударять каблуками белых лакированных туфелек о ножки высокого для нее кресла, надув губы и насупив брови:

— У дяди Шона самолет через час, у него сильно кружится головка. Ему нельзя улетать в Америку. Папа говорил, что там еще опаснее, чем в Африке.

— Господи, да что же это такое. Мы уже думали, что все позади. Вчера ночью она уснула у меня на руках крепким здоровым сном, а утром… Нет, только не с ней, несчастное дитя.

— Не плачь, мамочка, ведь они же послушают папулю и вернут дядю Шона, — ангельским голоском сказала девочка, но, увидев как премьер тяжело вздохнул, тут же произнесла басом: — А иначе ты, сучка, будешь следующей! Я буду рвать тебя изнутри до тех пор, пока ты на стенки не полезешь от боли!

Глаза девочки гневно блеснули. Оливия отвернулась в сторону, не выдержав тяжелого взгляда существа, которое смотрело на нее из ее дочери холодным, злобным взглядом. Склонив голову, она закрыла лицо ладонями, которые сразу стали влажными от слез.

— Господи Иисусе, смилуйся, это же невыносимо… за что мне такое наказание… Господь оставил меня в темном колодце.

Премьер обнял жену за плечи и постарался ее успокоить:

— Что нам остается, дорогая, кроме как молиться, верить и уповать на милосердие Господа.

Эффект оказался прямо противоположным. Оливия еще сильнее разрыдалась. Всхлипывая через каждое слово, она тихо произнесла:

— Я думала, что счастье уже где-то рядом, но его все нет, и никогда уже не будет.

Кардинал Костанцо категорически остановил Луиджи — семейного врача, который выложил на стол упаковку викадина и уже потянулся за водой, чтобы дать запить препарат жене премьера.

— Никаких транквилизаторов ни для матери, ни для ребенка. Нельзя приглушать крик души, которая вопиет к Господу о спасении, тем более перед евхаристией.

— Насчет девочки у меня и в мыслях не было, а вот с Оливией…

Врач с сомнением покачал головой, оборвав себя на полуслове. Он не желал вдаваться в дотошные медицинские подробности и объяснять кардиналу, почему необходимо было быстро снять сильнейший стресс, способный в любую минуту взорваться, как динамит, и разнести в клочья склеенный по частям карточный домик психического здоровья своей пациентки, за которой он наблюдал вот уже на протяжении долгих пяти лет. Два выкидыша, которые были у Оливии до рождения Стефании, не прошли бесследно для молодой мамы, создав устойчивый комплекс «рока судьбы». Смерть третьего, так тщательно оберегаемого ребенка, которая нависла над девочкой со вчерашнего дня тяжелой тенью, наверняка заставила бы ее наложить на себя руки. Тем более что она уже не раз в прошлом переступала эту черту. Но всякий раз божественное вмешательство вырывало молодую женщину из объятий серого безликого пространства, где в ожидании Божьей милости пребывали души отчаявшихся.