— В таком случае вы, наверное, работаете в помещении для складирования позабытых надежд и мастерской для их починки? — сказала Алёна, прежде чем сумела себя остановить. Это могло прозвучать грубо.
Мужчина, похоже, не знал, как ответить. Он постоял, переваливаясь с пятки на носок, а потом сказал:
— Располагайся пока здесь, падучая. Я попрошу сестёр, чтобы кто-нибудь принёс одежду и горячее. Скажу, что ты замёрзла и хочешь пить. Ты ведь замёрзла, ага? У нас есть печь, но мы топим её только на ночь.
Только теперь она впервые отвлеклась от собственных переживаний и пристально вгляделась в расчерченное морщинами лицо. Оно не выражало ровным счётом никаких эмоций и навевало ассоциации с воздушным шариком с намалёванной на нём рожицей. «Может, я и встречала его раньше? Например, в гостинице. Или просто на улице, когда с мужем под ручку прогуливались и глазели по сторонам, захваченные и одновременно раздавленные старинной архитектурой и мрачными полутонами…»
— Спасибо вам за гостеприимство, — коснувшись лба, сказала Алёна. — Не хотелось бы вас обременять.
Только когда за ним закрылась дверь, она с нарастающим беспокойством подумала о неприятной парочке, маленькой безобразной клоунше и неуклюжем мужлане с глубоким голосом, которого звали Брадобреем. Грим полностью скрывал черты его лица, но всё же… всё же.
Алёна легла, откинулась на подушки и закрыла глаза.
…Кажется, я вовсе прекратил спать. Иногда, бывает, накатывает что-то… будто из моего времени вываливаются куски, как из расшатанной ураганом стены. Пятнадцать минут, девять, двадцать четыре… Эти куски исчезают, но ничего не меняются. Я сижу в кресле. Акация теперь не хочет есть. Она прекратила плакать некоторое время назад. Сутки… нет, всего несколько часов прошло. А может… не знаю. Недавно я собрался с силами и отнёс её к вымени. Теперь спит. Чтобы взгромоздиться на стул и запустить компьютер мне потребовалось усилие, которое, наверное, нужно хромому, чтобы совершить восхождение на Эверест. Наблюдаю, как пальцы летают над клавиатурой. Позывы голода и жажды ещё одного малыша — собственного организма — превратились в еле слышные подземные толчки. Положив эмбрион на дно ванной, я тоже припал к этому вымени. Звучит мерзко, да. Но в какое бы набитое ватой и старыми тряпками чучело я не превратился, по-прежнему отдаю себе отчёт, что, не подкрепляясь, вряд ли смогу заставить своё тело реагировать на изменения в окружающем пространстве — те, на которые я могу хоть как-то ответить. Молоко на вкус словно разведённая водой мука. В желудке паршиво, но это лучше чем ничего.