Он приходит в черных кожаных штанах, черной шелковой рубашке, черном шелковом галстуке и черном кожаном пальто. Кроме того, он носит темные очки в тонкой металлической оправе, а в мочке уха — рубиновый гвоздик, который мне хорошо виден. Он так стоит, его лицо повернуто ко мне в три четверти — именно так, чтобы я видел, какой волевой у него подбородок.
— Мистер Ковальски, я полагаю?
Да, ты полагаешь, мать твою. Ты действительно полагаешь.
— Можете называть меня «Мартин».
— Хорошо, Марти.
— Нет, — говорю я. — Я сказал «Мартин».
Роз награждает меня щипком — достаточно сильным, чтобы вызвать у меня протечку; я делаю вид, что не замечаю.
— Хорошо, — говорит Роберт. — «Мартин».
— Трудно было нас найти? — спрашивает Роз, ожидая, чтобы взять у него пальто.
Напрасно. Она задерживается в таком положении на секунду дольше, чем следует, потом делает вид, что поправляет одежду.
— Нет, — отвечает Роберт. — Я тут уже бывал.
Это точно, думаю я. Только на этот раз тебя сюда пригласили.
— Хорошо, хорошо, — говорит Роз. — Проходите. Раздевайтесь.
— Сьюзи тут? — спрашивает Роберт, производя взглядом панорамную съемку гостиной.
— Исузу, — поправляю я. — Она в ванной.
— Все еще?
— «Все еще писает»? — переспрашиваю я, делая вид, что не понимаю, о чем идет речь. — Да. Вы же знаете, как долго эти смертные могут писать.
— Можете не рассказывать, — говорит Уже-Не-Маленький Бобби. — У меня новая квартира, понимаете? Знаете, дом был построен… уже после. В этих домах туалетов не бывает, верно? Так вот, в первый раз, когда Сьюзи ко мне зашла, мне пришлось дать ей ведро, чтобы она взяла его с собой в чулан. Такое впечатление, что она мочится на барабан — такое жуткое было эхо. Она выходит, я ей что-то типа: «Господи, девочка…», а она мне: «Ты слышал?», а я: «Ну да». Ух…
Я смотрю на Роз, впечатляюще невпечатлительную. Я кое-что делаю со своим ртом, когда Роберт не видит. Изображаю легкую ухмылку. Роз усмехается в ответ. Перевод: