—
Легонько постукивая пальцем по виску, старик направился в сторону витрины. Я последовал за ним, лавируя между забитыми полками и какими-то непонятными, подвешенными к потолку предметами. В облачке пыли, потревоженной нашими шагами, странное, докучливое ощущение дежавю нисколько не растворилось; все происходящее носило причудливый характер, более свойственный горячечному бреду.
Стекла старых эркерных окон-витрин задребезжали от внезапно налетевшего порыва ветра. Давление резко упало, и в висках начало глухо стучать: обычное дело для прибрежного городка перед штормом. Устье гавани на противоположной стороне залива[24], ясно просматривающееся через затянутые тонкой пленкой грязи окна, озарялось всполохами слабеющего оранжевого солнца. Потрепанная черепица над антикварной лавкой постанывала под ударами ветра. На улице не было ни души; булыжная мостовая блестела от дождя, а в лужах отражалось зловещее мерцание газовых фонарей[25]. Пока я наблюдал за тем, как город погружается в сумерки, меня густым туманом обволакивал ужас. В этой части порта я бывал лишь изредка, еще реже оказывался вне дома так поздно, особенно в это время года, когда вечерами тьма столь безоговорочно сменяет свет. У меня сжалось горло, пересохло во рту, а челюсти свело судорогой, от чего головная боль еще усилилась.
— Надвигается гроза, — заметил хозяин, всматриваясь в воды залива.
В порту раздался штормовой сигнал. К этой секунде напряжение стало для меня невыносимым, и я понял, что должен уйти оттуда — [неразборчиво] и начисто забыть об этой жуткой лавке и ее содержимом.
— [Неразборчиво], — произнес он наконец, протиснулся к витрине и запустил внутрь руку.
Я в который раз вытер пот со лба. К головной боли теперь добавились спазмы в желудке.
— Быть может, если вас это слишком затруднит… — Мой сиплый голос перешел в шепот.
— Нет-нет, одну секундочку; это всегда занимает не больше секунды [неразборчиво]…
Еще одно загадочное замечание торговца. Я уже начал задаваться вопросом, не теряет ли старик чувство реальности[26]. Ветер усилился. На улице теперь стало совершенно темно. Всполох молнии разрезал ночь, следом низко пророкотал гром. Мой взгляд выхватил нескольких горожан, что шли, пошатываясь, под шквальными порывами крепнувшего ветра, — они казались мне странноватыми, болезненными созданиями, скрытыми от посторонних глаз коконом из потрепанных пальто и замусоленных перчаток. Борясь с ветром, они упрямо держали путь на открытие Церемонии[27], движимые, без сомнения, давней традицией Ритуалов[28]. Я и в самом деле забыл о возвращении сего возмутительного, варварского, длящегося пять лет действа[29]. Отсталые селения вроде этого так глубоко погребены под гнетом своих традиций, настолько закостенели в своих порядках, что, кажется, теряют все [неразборчиво] и здравомыслие, когда речь заходит о подобных «укоренившихся в истории» доводах в защиту срежиссированных бесчинств. Хлестая по витринам, буря облепляет гнилыми листьями подрагивающие в оконных переплетах стекла, а свет в магазине, и так приглушенный, тускнеет. Наконец я отворачиваюсь, снова во власти тревожного ощущения, что проживаю кошмарный сон, хотя и знаю, что это не так. А хозяин лавки уже стоит рядом со мной, демонстрируя мерзкую вещицу, которую он достал из витрины[30].