– Это не твой отец, – сказал Гэвин, обман даже забавлял его, – а мой.

– Не вижу слез на твоем лице, – заметило оно.

– Я чувствую…

– Пустоту, – ответило его собственное лицо напротив. – Ты вообще ничего не чувствуешь, если честно.

Это была правда.

– А вот я… – слезы снова хлынули, из носа потекло, – я буду скучать по нему, пока не умру.

Конечно, это притворство, но тогда почему в его глазах столько печали, и почему его черты так уродливо кривятся, когда оно плачет? Гэвин редко поддавался слезам – из-за них он всегда чувствовал себя слабым и нелепым. Но это существо гордилось слезами, кичилось ими. Они были его триумфом.

И даже тогда, понимая, что сходство этого создания с ним самим абсолютное, Гэвин не смог отыскать в себе ничего похожего на печаль.

– Забирай, – сказал он, – забирай эти сопли. На здоровье.

Существо почти не слушало его.

– Почему все это так больно? – спросило оно после паузы. – Почему именно утрата делает меня человеком?

Гэвин пожал плечами. Что он понимал? Да и заботило ли его вообще искусство быть человеком?

Существо вытерло рукавом нос, засопело и попыталось улыбнуться сквозь свое горе:

– Извини, я выставляю себя полным идиотом. Пожалуйста, прости меня.

Оно глубоко вздохнуло, пытаясь успокоиться.

– Все в порядке, – ответил Гэвин. Зрелище смутило его, он рад был уйти и, отворачиваясь от могилы, спросил: – Твои цветы?

Оно кивнуло.

– Он ненавидел цветы.

Существо вздрогнуло:

– Ох.