Хохоча, мы покатились по траве. И вот уже я ужом извиваюсь и ору, а Пенелопа, ухватив меня за ногу, безжалостно щекочет пятку, приговаривая:

– Ахиллесова пята! Ахиллесова пята!

Внезапно крик застрял у меня в горле.

По тропинке, ведя, а вернее волоча на привязи рыжую корову, поднимался Палемон. Несчастная животина с жалобным мымыканьем упиралась, едва не высекая копытами искры, но он тащил ее за собой без малейшего усилия, словно упрямую собачонку. Выкаченные глаза коровы дико вращались.

Достигнув края утеса, Палемон рванул за веревку – и корова кубарем полетела с обрыва. Сквозь шум волн до нас донесся глухой, трескучий удар.

На мгновение мы остолбенели. А потом Пенелопа завизжала и дикой кошкой кинулась на Палемона.

Признаться, я порядком струхнул. Палемон мог раздавить голову Пенелопы в кулаке, как апельсин. Но он лишь молча стоял, пока она лупила его кулачками по животу, устремив почему-то пристальный взгляд на меня. Потом сказал:

– Слушай меня, Пенелопа Апостолиди. Слушай меня! Твой отец думает, что укрылся за спиной распятого бога; скажи ему, что он ошибается.

Пенелопа от изумления даже бить его перестала. Палемон развернулся и зашагал прочь. Только что его гигантский силуэт застил собою солнце – а миг спустя он уже исчез за гребнем холма.

– Мухи, говоришь, не обидит? – выдавил я, вновь обретя дар речи.

– О к-коровах я не говорила, – пролепетала Пенелопа.

– Спорим, это была жертва Посейдону? – От этой мысли у меня захватило дух.

– Так догони его и спроси, – посоветовала кузина. – Или слабо?

– Слабо, – кивнул я. – Иди взгляни, что с коровой сталось.

– Что-то неохота.

– И мне.

После чего мы не сговариваясь подошли к обрыву и поглядели вниз.

Ничего страшного там не оказалось. Вероятно, туша угодила на скалы и скатилась в море. Только пятно крови темнело на камнях, да и его уже смывала кипящая белая пена.

Что и говорить, Палемону удалось произвести на нас впечатление. По дороге к деревне мы вздрагивали от каждого шороха – ну как он выскочит из-за деревьев и кинется на нас?