Утром я спрошу у нее, из-за чего она стонала и дрожала ночью. Дай-то бог, чтобы причиной ее дурного сна было что-нибудь более прозаическое, чем у меня: например, жирная еда в придорожной закусочной.
А тем временем я лежал на спине в темноте, прислушиваясь к собственному тихому дыханию, к сонному бормотанию и метаниям Райи и к непрестанной деловитой возне многоногих насекомых.
* * *
Утром в среду, восемнадцатого марта, мы ехали до тех пор, пока не добрались до приличного ресторанчика на развилке дорог. За вполне съедобным завтраком, состоящим из бекона, яиц, овсянки, вафель и кофе, я спросил Райю о ее сне.
– Прошлой ночью? – спросила она и нахмурилась, собирая яичный желток куском тоста. – Я спала как бревно и никаких снов не видела.
– Видела, – заверил я ее.
– Правда?
– И довольно долго.
– Не помню.
– Ты много стонала. Ерзала, простыни пинала. И не только в эту ночь, а в предыдущую тоже.
Она моргнула и замерла, не донеся кусочек тоста до рта.
– О, ясно. Ты хочешь сказать… ты сам проснулся от кошмара и увидел, что и мне снится страшный сон?
– Верно.
– И ты хочешь знать…
– Не видели ли мы снова один и тот же сон. – Я поведал ей о странном туннеле, о слабых, тускло мерцающих лампах. – Я проснулся с таким чувством, будто меня что-то преследовало.
– Что?
– Что-то… что-то… не знаю.
– Ну, – сказала она, – если мне и снилось что-нибудь в этом роде, то я не помню. – Она сунула кусок хлеба, пропитанного яйцом, в рот, пожевала, проглотила. – Итак, нам обоим снятся дурные сны. Это вовсе не обязательно должно быть… пророчество. Видит бог, у нас были все причины для плохого сна. Напряжение. Тревога. Учитывая, куда мы направляемся, мы просто обязаны видеть дурные сны. Это ничего не значит.
Позавтракав, мы тронулись в долгий путь длиной в день. Мы даже не остановились перекусить – купили крекеров и конфет на заправочной станции, пока наполняли бак бензином.
Постепенно субтропическая жара осталась позади, однако погода улучшилась. К тому времени, как мы доехали до середины пути через Южную Каролину, небо очистилось от туч.