Наконец новости кончились, и радио подарило нам «Битлз», «Сьюпримз», «Бич Бойз», Мэри Уэллз, Роя Орбисона, «Дикси Капе», Дж. Фрэнка Уилсона, Инее Фоке, Элвиса, Яна и Дина, «Ронеттс», «Ширела», Джерри Ли Льюиса, Хэнка Бэлларда – все то, что надо, все настоящее и волшебное. Но я как-то не мог включиться в музыку, как включался всегда. В моем сознании, погребенный под музыкой, звучал голос диктора, читающего литанию убийств, увечий, катастроф и войны – что-то наподобие той версии «Безмолвных ночей», которую несколькими годами позже запишут Саймон и Гарфункель.

Небо было, как и всегда, голубым. Солнце никогда не грело сильнее, с залива никогда не долетало более приятной прохлады. И все же я не мог выдавить ни капли веселья из всех радостей этого дня.

Голос этого чертового диктора все так же эхом отзывался у меня в голове. Я не мог отыскать ручку, чтобы отключить его.

Тем вечером мы поели в величайшем из маленьких итальянских ресторанчиков. Райа сказала, что еда была восхитительная. Мы выпили слишком много хорошего вина.

Позже, в постели, мы занялись любовью. Мы достигли вершины наслаждения. День прошел великолепно.

Утром небо снова было голубым, солнце жарким, бриз освежающим – и снова это все было каким-то плоским, лишенным радости.

Во время пикника на пляже я сказал:

– Она может быть мертва, но она не должна быть забыта.

Разыгрывая невинность, Райа взглянула на меня, оторвавшись от картофельных чипсов, и поинтересовалась:

– Кто?

– Сама знаешь кто.

– Китти Дженовезе, – сказала она.

– Черт, – сказал я. – Я в самом деле хочу просто опустить рога, закутать нас в безопасность ярмарки и прожить жизнь вместе.

– Но мы не можем?

Я покачал головой и вздохнул.

– Знаешь, занятное мы племя. По большей части далеко не восторг. И наполовину не то, какими надеялся видеть нас бог, когда сунул руки в глину и начал лепить нас. Но у нас есть два великих дара. Любовь, конечно же. Любовь. То есть сострадание и сочувствие. Но, черт побери, второй наш дар – такое же проклятие, как и благословение. Назовем его совестью.

Райа улыбнулась, нагнулась над корзинкой с едой и поцеловала меня.

– Я люблю тебя, Слим.

– И я люблю тебя.

Солнце было превосходное.