– Надо эту тварь к телеге отволочь.

– Не волнуйтесь, господин, все сделаем. – Сержант подошел к нему и забрал из руки секиру.

А Волков стоял и глядел в небо, щурился на солнце. Он и представить себе не мог, что может так радоваться солнцу. Если бы не боль в ноге и нытье в плече, он был бы сейчас счастлив.

Коннетабль не поехал в телеге: нога, конечно, болела, но лезть туда, где между ведер с жиром валялся вурдалак, не хотелось. Он был накрыт рогожей, но его белая как полотно рука свисала с телеги. Вернее, сначала она была белой, а под солнцем становилась пунцовой. Мужики и стражники подходили, смотрели на руку, но под дерюгу никто заглянуть не решался. Так и шли.

Возница хотел было повернуть к деревне, но коннетабль окликнул его:

– Куда собрался?

– Так на площадь, – пояснил возница.

– Ты что, дурак, хочешь повесить на площади сына барона?

Возница перепугался и направил телегу к замку.

Теперь солдат думал, как будет страдать барон и не станет ли упрекать его в смерти сына. И какие слова ему придется говорить другу Карлу, а возможно, и оправдываться. Наверное, лучше съехать из замка.

Но все закончилось на удивление спокойно. Настолько спокойно, что солдату даже не верилось. Ему не пригодились все приготовленные слова и фразы. Барон спустился во двор, заглянул в телегу, осмотрел вурдалака, взглянул ему в лицо, вернее, в часть лица, так как одна половина с левым глазом просто выгорела. Барон стоял у телеги и молчал, пока солдат пересказал ему историю о том, как молодой барон превратился в кровососа. Фон Рютте выслушал, а потом произнес спокойно и тихо:

– Похороните его, Фолькоф, – и, чуть помедлив и осознав, что на кладбище это невозможно, добавил: – Найдите ему место. Хорошее место.

– Я все сделаю, господин барон, – чуть рассеянно произнес солдат.

– Вы молодец, Фолькоф, – сказал барон. – Вы настоящий рыцарь. Я рад, что встретил вас.

И пошел к себе в покои, а все еще растерянный Волков остался стоять возле телеги, ничего не понимая. И тут до солдата дошло. Он вдруг подумал, что не только госпожа Хедвига знала о своем братце, но, возможно, и барон знал о своем сыне. Волков готов был биться о заклад, что барона не удивил убитый вурдалак. Солдата это почему-то стало сильно злить. Он захотел сказать пару слов барону, а тот уже ушел, и дальше стоять во дворе коннетабль не мог, ломило ногу.

Непривычно было просыпаться от того, что в окно светит солнце. Оно встало уже давно, а солдат все еще валялся в постели, не спеша вылезать из перин. По сути, дел для него больше и не было. Вурдалака похоронили за околицей с мечом и доспехом, со всеми рыцарскими почестями. Крест на его могиле поп ставить не велел. Крутец пообещал привезти на могилу большой камень, а барон даже не пришел на похороны сына. Наверное, он его уже давно похоронил. А Волкова, валявшегося в перинах, посетило чувство, которое он давно не испытывал. Это было чувство мира. Чувство отсутствия войны, когда измотанный бесконечными стычками солдат вдруг понимал, что ему больше ничто не угрожает, враг повержен и теперь можно отдыхать в приятном ожидании своей доли добычи, при этом у него, если не вставать с кровати, ничего не болит.