Игнат закрыл рот. Дурные слова вернулись в мешочек под подбородком, сытые и довольные. Горло перестало болеть почти сразу.
Где-то в кровавой мешанине коридора тихонько поскуливал испуганный щенок.
Мама положила руку Игнату на плечо.
– Ну вот и всё, – сказала она сухо. – Ремиссия.
Игнат не знал, что значит это слово. Ему хотелось сказать другое.
– Возьмём щенка? – попросил он, от долго молчания не узнав собственный голос. – Можно?
* * *
Они поужинали оладьями с мёдом. Игнату налили капучино, как взрослому, и он сначала аккуратно съел пенку, а потом выпил остальное – горьковатое и не очень-то вкусное.
Собирались быстро, спустились на улицу, в весеннюю прохладу. Воздух пропах дождём. Папа укладывал вещи в багажник, а мама, прикрыв глаза ладонью, смотрела на робкое жёлтое солнце, опускающееся за крыши домов. Игнат держал на руках крохотный комочек с темной от высохшей крови мордочкой. Беспородный щенок уже не скулил, но всё ещё боялся спускаться на землю.
– Что будет, если нас поймают? – спросил Игнат.
– Не поймают, никогда не ловили, – ответил папа и закрыл багажник. – Считай это городской магией. Всё, что происходит – магия!
– Но ведь один раз было, в том промышленном городке, да? Что-то такое было?..
– Садись в машину. У тебя на сегодня парк развлечений, сосиски в тесте, пицца, сладкая вата и цирк, – отчеканил папа. – А потом вернёмся домой. И никаких больше дурных разговоров до поры до времени.
– Я больше не чувствую боли в горле. Почему так?
Почему-то именно сейчас, на морозном влажном воздухе, в ещё не растворившейся тишине ночи, Игнату захотелось задать все вопросы.
– Ты наелся плохими мыслями всех тех людей. Ещё какое-то время не будешь ничего чувствовать. А потом дурные слова появятся, сначала немного, потом больше и больше, пока не скопятся у тебя… вот там, под подбородком.
– И тогда вы снова заклеите мне рот и привезете сюда?
– Садись в машину, – занервничала мама. – Надо ехать, малыш… Думаешь, нам легко?
Папа раздавил ботинком окурок, сел за руль. Заурчал двигатель и из радио вновь полилось что-то из ретро.
«И оставляют их умирать на белом, холодном окне…»