Аннасин сжала губы и процедила:

– Вам бы стоило пойти в церковь, святой отец, и помолиться о собственном здравии.

– Придержи язык, женщина. И не пытайся наложить на меня проклятие. Я под защитой Господа Всеблагого.

– Ты умрешь через семь месяцев, – сказала Аннасин. Да, ей бы стоило придержать язык. Она сама не понимала, что с ней такое. Но она знала, что говорит чистую правду, ибо видела, как у него из-под кожи проступает череп – словно кость в густом супе.

Охотник на ведьм ударил Аннасин кулаком в живот, и она отлетела к стене, и упала на пустое тело Марисет, и Вебия закричала:

– Пусть она скажет, где эта вторая ведьма. Пусть она скажет, где Марисет.

Но Аннасин не могла говорить, да и охотник на ведьм, похоже, был не особенно озабочен тем, чтобы добиться признания.

– Завтра вас всех сожгут, всех пятерых. Вас сожгут на костре, и вы отправитесь прямо в ад, где вам самое место и где Дьявол уже дожидается вас с вилами и ножами.

Старик ушел в угол, уселся на стул и налил себе еще вина.

Избитые и искалеченные женщины еще поплакали и постенали, но вскоре затихли.

Аннасин подумала о том, как она будет гореть на костре, и у нее сжалось сердце. Она ничего не могла сделать – ни для других, ни для Марисет. Каждый должен спасаться сам, если может.

Сквозь трещины в двери и грязные окна сочились чистые запахи ночи, которые заглушали вонь крови, и бесполезной боли, и страха, и истерзанной плоти.

Когда Аннасин в образе серой кошки опять поднялась на холм, Марисет со Стрелой игрались у ручья – били лапами по воде и смотрели на рябь, плещущую отражением звезд.

Марисет подбежала к ней и спросила, и Аннасин ответила – все, как есть, неохотно, но и не утаивая ничего. Кошки всплакнули. Но не слезами, как люди. Они поплакали у ручья, а потом подошли к Стреле, и он свернулся вокруг них двоих, и они уткнулись носами в его черный упругий живот – словно котята, пьющие молоко у кошки.

– Я расскажу вам еще одну сказку, – сказал Стрела. А в небе медленно и бесшумно кружили звезды.

Третья сказка – «Кот из башни».

Когда люди слышали этот звук, разносящийся эхом над засеянными полями вплоть до каменистых холмов, они говорили: «Что-то вороны раскричались» или «Слышите, какой гром». Или просто молчали, не говорили ни слова. Но у них было тайное имя для этого звука: они называли его перемолом, потому что больше всего этот звук был похож на скрип жернова.

Но что молол этот жернов? Похоже, что камни и кирпичи – перемалывал в пыль. А потом молол пыль. Бесконечно.