Старик придвинул к себе шкатулку и открыл ее. Он стал перебирать марки, вынул одну из них и протянул мне:

– Вот, посмотрите, это – главный герой рассказа.

На круглой перламутровой марке красовался портрет легионера в мундире. Полное лицо солдата имело заметное сходство с ликом Христа на крышке шкатулки. На оборотной стороне марки были выписаны те же инициалы, что и на дощечке над головой Распятого: K.V.K.S.II.C.L.E. Тут я сообразил, как это следует читать: «К. фон К., солдат второго класса иностранного легиона».

– Верно, – сказал старик. – Вот именно. Карл фон К… – Тут он осекся. – Нет, имени не скажу. Впрочем, если пожелаете, можете легко его найти в старых реестрах мореходов. Он был морским кадетом, прежде чем приехал сюда – пришлось бросить службу и покинуть отечество. Ах, этот морской кадет обладал золотыми сердцем и характером! «Морским кадетом» его продолжали называть все – и товарищи, и начальство. Это был отчаянный юноша, который знал, что жизнь его погублена, и который из дней своих делал спорт, ставя их на карту снова и снова. В Алжире он один защищал целый форт; когда все начальники пали, он взял на себя командование десятью легионерами и двумя дюжинами солдат и вел оборону в продолжение нескольких недель, пока не пришло подкрепление. Тогда он в первый раз получил нашивки; три раза он получал их и вскоре после этого вновь терял. Вот это-то и скверно в легионе: сегодня сержант, завтра опять солдат. Пока эти люди в походе, дело идет хорошо, но неограниченная свобода не переносит городского воздуха, эти люди сейчас же затевают какую-нибудь нехорошую историю. Морской кадет отличился еще тем, что он бросился за генералом Барри в Красное море, когда тот нечаянно упал с мостков. Под ликующие крики экипажа он вытащил его из воды, не обращая внимания на громадных акул… Его недостатки? Он пил, как и все легионеры. И, как все они, волочился за бабами и иногда забывал попросить для этого разрешения… А кроме того, ну, да, он третировал туземцев гораздо более жестко, чем это было необходимо. Но вообще это был молодец, для которого не было яблока, висящего слишком высоко. И он был очень способный; через каких-нибудь два месяца он лучше говорил на тарабарском языке желтых разбойников, чем я, просидевший бесконечное число лет в своем бунгало. И манеры, которым он выучился у себя в детстве, он не забыл даже в легионе. Его товарищи находили, что я в нем души не чаю. Этого не было, но он мне нравился, и он был мне ближе, чем все другие. В Эдгархафене он прожил целый год и часто приходил ко мне; он опорожнил много бочек в моем погребе. Он не говорил «благодарю» после четвертого стакана, как делаете это вы. Да пейте же. Бана, налей!