Политизированность или, точнее, – политическая пропаганда («выдавание политических пасквилей за хоррор», как это называет Елена Щетинина), равно как и чрезмерное морализаторство. Об этом говорит едва ли не каждый второй участник опросов. В остальном же авторы отмечают, опять-таки, свободу жанра от всяких табу и искусственных границ. И отмечают, что свои собственные рамки каждый автор здесь для себя устанавливает сам, индивидуально. Кто-то не любит писать о насилии над детьми, кого-то (многих на самом деле – и это, на мой взгляд, хорошо) раздражают заезженные темы… но на практике, как признают сами авторы, даже из этих персональных ограничений всегда бывают исключения.

Иначе говоря, ничего решительно неприемлемого и запретного в хорроре для нас не существует. Все зависит «от истории, ее подачи, авторской манеры» (Дмитрий Костюкевич), «лучшее в хорроре – это отсутствие рамок» (Александр Матюхин), «пусть каждый пишет, что хочет, но я также имею право не читать то, что не хочу» (Оксана Ветловская).

Получается, что даже «политота» и «морализаторство» могут быть приемлемы при соблюдении меры и соответствии литературному вкусу. Наш общий негатив в этом отношении, видимо, связан с известной заезженностью подобных тем в современной нам литературе и культуре в целом. Мы устали от этого, считаем это вредным и лишним. И не хотим видеть это в своем жанре – но не отрицаем как возможность, оставляя выбор за каждым автором.

4. Есть ли для наших авторов базовые общие темы, просматриваются ли схожие моменты в стиле.

В хорроре существует немало расхожих тем, сюжетных мотивов и тропов. Истории про «дома с привидениями», например. Или про зомби-апокалипсис. Или про детей, сталкивающихся со злом… или даже про детей, сталкивающихся со злом в доме с привидениями во время зомби-апокалипсиса. Несмотря на это, мы, авторы современного русского хоррора, по сути не можем выделить что-то прямо-таки «базовое» и «общее» в собственном творчестве. И даже когда речь заходит о произведениях коллег, в чем-то похожих на наши, упоминаем лишь отдельные тексты своих соавторов (если таковые имеются) и творческий опыт «перенятия», осваивания чужого стиля как просто поиска нового и попытки выйти за присущие каждому индивидуальные рамки. Вновь и вновь авторы рассуждают о своих личных вкусах и предпочтениях: кому-то интересна для изучения тема фашизма (Максим Кабир), кому-то – мир детства, мир детей (Олег Кожин), кому-то «тема одиночества и никчемности человека во вселенной» (Дмитрий Костюкевич), но никто не зациклен на чем-то одном. Каждый периодически заходит на «чужую» территорию и пишет новое для себя, словно пробуя на вкус то, с чем еще не работал и о чем еще не писал. Хоррор для нас это «большой и интересный литературный эксперимент – какие разновидности страшного и как ломают человека, а при каких обстоятельствах он может уцелеть нравственно и физически» (Оксана Ветловская). И просто развлечение – как и любая литература, в сущности.