Сталевар вдруг зевает, смотрит на руку, ища взглядом несуществующие часы, и говорит:
– Пойду-ка спать. Знаешь, я когда-то мог не спать по три ночи подряд. И на третью еще плясал, и с бабой кувыркался. А теперь…
В его глазах вновь на миг мелькает совсем не стальная боль, а еще страх – страх подступающего конца. Старик поворачивается и направляется в глубь палаты, подволакивая правую ногу.
– Что это было? – говорю я, когда он уже почти доходит до кровати. –
– А я почем знаю? – отвечает Фомич, не оборачиваясь. – Всякую чушь про Кристера говорили. Что он какой-то там чернокнижник или еще что-то в таком духе. Что-то тарахтели про старое кладбище, на котором он дом построил, – да только где в этой стране, под каким домом не кладбище? Треп это все, короче. Но знаешь, та женщина… Она тогда, после случая с Кельбасом, говорила, что это место всегда было плохим. Гиблым. Еще до Кристера, до дома, до всего. Само место. Как будто… Ну, болото здесь или, там, выбросы газа… Природное явление, вот.
– Это место – в смысле, дом со львами?
– Да нет, – качает головой старик. – Весь город.
Рассказ Сталевара не укладывается в сонной голове – буквально не может в ней разместиться, найти себе место среди одубевших от нехватки сна мыслей. Старик гасит свет, и я собираюсь пойти в ординаторскую – заварить кофе и, может быть, немного поспать – когда из палаты паренька выскакивает Наташа.
Мальчишка умирает. Желудочковая тахикардия, пульс на нуле. Никаких воплей мониторов из медицинских сериалов – потому что мониторов у нас никаких и нет. Какая-то древнесоветская рухлядь имеется, загромождая сестринский пост множеством мертвых экранов, тумблеров и кнопок, напоминающих приборную доску звездолета из старого фантастического кино. Но все это вышло из строя еще до того, как я пришел сюда на работу. Так что вместо пафосных визгов современной техники беднягу сопровождает в последний путь лишь жалкое попискивание пульсоксиметра, закрепленного на указательном пальце.
Но я не собираюсь его отпускать. Нет, не сейчас, когда я даже не знаю, что с ним, – и только что услышал от старого умирающего бандита самый безумный диагноз, какой только ставили в истории медицины. Если бы это был очередной наркоман или самоубийца, еще один пьяный бродяга с ножевым ранением или рехнувшийся старикан – пожалуйста, милости просим на тот свет, проходите, не задерживайтесь. Но не этот парнишка. Не в мою смену. Нет, мы еще повоюем…
– Тащи «звездуна», – говорю я Наташе, и она бежит за Таней. Я убираю простыню с груди паренька, подавляя желание отдернуть руки, когда вижу мечущиеся под кожей тени-головастики. Кажется, их стало больше, кожа потемнела и покрылась морщинами, как ссохшееся яблоко. Я намазываю гелем грудь парнишки. Для лучшей электропроводности.