Но в часы этих одиноких странствий начали являться молодому человеку странные видения – словно грезы наяву. Порой, присев где-нибудь на пне или поваленном дереве – там, где тропинка, петляя, стремится вниз в ущелье, – он, без сомнения, видел женщину. Она, босая, бесшумно появлялась из-за груды камней и шла к нему навстречу, потом в десятке метров от него останавливалась под сенью кроны большого каштана и манила его к себе, не говоря при этом ни слова. Хотя ее лицо и фигура были в тени, он знал, что губы у нее алые и, приоткрытые в улыбке, обнажают два маленьких прелестных острых зубика. Он прежде почувствовал, а не увидел это, и знал, что это Кристина, и ведомо ему было, что она мертва. А еще он совсем не боялся – ведь знал, что это сон. Вот если бы это случалось наяву, тогда следовало опасаться.

Когда бы в сумерках Анжело ни подходил к тропинке, ведущей в ущелье, женщина уже ожидала его. И очень скоро ему стало казаться, что с каждой встречей расстояние между ними – понемногу, но день ото дня – сокращается. Во всяком случае, поначалу он различал только ярко-алый рот женщины; потом уже и черты ее бледного лица сделались отчетливо видны; а затем и глаза – были они глубоки и смотрели требовательно и жадно.

Как раз глаза его и притягивали. Мало-помалу Анжело свыкся с мыслью, что однажды не сможет встать и просто уйти домой, а пойдет вслед за видением – туда, откуда оно возникло, – вниз, в ущелье. А она уже была все ближе. Щеки у женщины не были бледными, – во всяком случае, они не выглядели так, как у покойника. Но были впалыми, как у человека, страдающего от голода. И глаза горели голодным, неутоленным огнем. Они пожирали юношу, проникали в душу и подчиняли – близились и близились, и вот… вошли в него и подчинили совершенно. Едва ли он мог сказать, каким было ее дыхание: горячим как пламя или холодным как лед; вспыхивали его губы от прикосновений ее алых губ – или их сводило от холода; что происходило от касаний ее рук – пузырились ожоги или сводило запястья от мороза. Он даже не мог сказать точно, спал ли он или бодрствовал, а она – живой была или все-таки мертвой… Но одно он знал точно: она любила его – единственное существо из всех, сущих и несущих, земных или призрачных. И он не мог противостоять ее чарам.

Когда в ту ночь луна взошла над горизонтом, призрачная тень над тем холмом уже была не одна…

Утро было холодным. Анжело очнулся на рассвете. Он продрог до костей: все в нем заледенело, казалось, даже кровь замерзла в жилах, да и все тело покрывала роса. Он открыл глаза: небо едва посерело, и еще различимы были звезды. Юноша был так слаб, и так медленно билось у него сердце, словно после обморока. Медленно повернул голову, которая покоилась на холмике, как на подушке, – но рядом никого не было. Внезапно его охватил ужас – неведомый и непонятный; он вскочил на ноги и побежал прочь, вверх из ущелья, и ни разу не остановился – даже не обернулся – до тех пор, пока не оказался у дверей собственного дома на окраине деревни.