Не дрогнул лебединый князь, не убоялся хазарьего смерча, и сшиблись птицы! Белое перо смешалось с черным, кровь алая – с кровью черной, ветер же от крыльев вздыбил волну на Великой реке. Не птицы в небе бились, а свет с тьмою, день с ночью. Погасло солнце, последний свет истаял, заслоненный хазарьими крыльями, казалось, мрак наступил вселенский, а с ним – первозданный хаос: вода смешалась с землей, земная хлябь с небесной твердью…

И в ратище этом за честь было – умереть за други своя, ибо не жизнь дорога, а птичий белый клин, суть луч, пронзающий тьму. Не устояли краснозобые, хоть и побили лебедей изрядно – более чем десятину взяли от стаи. Покорились бы хазаркам, меньше бы потеряли… Но зато в тридесять убавилась туча и посерела, так как не могла уж больше заслонять крыльями солнца. Вырвался птичий клин, огрузший от ран, и позрел сквозь прорехи в крылах на светлые воды Ра. Вырвалась за клином погоня, но в открытых небесах краснозобые избегали битвы, а норовили в спину ударить. Старый лебединый князь повернул к солнцу и полетел к сердцевине его, дабы лучи слепили супостата: не узреть черному глазу белую птицу! Отстали хазарки, заметались, незрячие, и убрались восвояси.

И лишь тогда победно кликнул лебединый князь и посадил свой пернатый народ на светлые воды. Да не отдыха искали птицы, не корм добывали в священной реке – мертвых оплакивали и скорбь свою топили в волны, чтобы не нести ее в Русь тресветлую…

Птицы пробивались, ибо их Путь был вечен, поскольку обновлялся каждую весну и осень, но Путь для народов Ара был затворен. Утрачена живая связь времен и жила кровеносная, соединяющая реки Ра и Ганга, не перерезана была, но перекрыта, как обрушенной скалой перекрывается ручей, бегущий по ущелью.

А рок изначальный Святославу – восстановить сей Путь, пробить его, исторгнув Тьму из устьев рек и с берегов морей, дабы Животворный Свет не угасал ни у славян на Ра, ни у ариев на Ганге. Один он ведал, куда идти походом и как нанести удар, но только не знал срока, ибо и Вещим будучи, и на тропе Траяна – все равно не изведать судьбоносного часа. И только когда пробьет он, услышать: в сем и есть суть зрящего духа.

Он изготовился, как пардус перед прыжком, и затаился, выжидая голос неба.

В походе обычном, творимом по своей воле – изгнать ли супостата, дани поискать в чужих землях иль чести и славы, – можно полагаться на себя да на другое своих, с кем все потом и поделишь. Но в этом, отпущенном судьбой и предначертанном Родом, след было повиноваться высшей воле, ибо Вещий князь был десницей бога на земле. Его дружина, исполчившись, ждала с ним вместе и изнемогала, подвигая Святослава выступить: играла в руках великая сила, лезвия мечей томились в ножнах, и кони, застоявшись, копытили землю. Он сдерживал порывы своих витязей, ворчал Свенальд, толкуя: коли занес руку – бей, иначе передержишь, и дух воинский, совокупленный в рати, прокиснет, как вино. Старый воевода не посвящен был, куда князь устремит свой взор, кто супостат, но зрел своим острым глазом на восток, где горела хазарская звезда, и чуял длинным носом, что предстоит лихой поход, ранее не знаемый. И князь медлит только потому, что ждет чего-то, поелику же часто по ночам глядит на звезды в небе, знать, выжидает срок и час благоприятный. Потому и не торопил Свенальд, а чтобы не застоялась дружина, советовал найти врага и с ним сразиться.