— Эй, господина! — кричит он, задыхаясь. — Подожди!

Блюхер идет, будто этот крик к нему не относится. Вокруг валуны, низкие, словно расчесанные огромным гребнем, корейские сосны, и больше ничего. Только океан глухо стонет и грохочет.

— Э, хоросая господина! — снова в отчаянии кричат шпики в спину Василию Константиновичу.

Блюхер останавливается. Смотрит на своих сопровождающих. Они бредут к нему — жалкие, перемазанные кровью, взмокшие.

— Вы кто? — спрашивает Блюхер.

— Васа охрана.

— Шпионы, что ль?

— Сипионы, сипионы, — радостно соглашается тот, что разбил себе лоб. — Немнозко сипиона, немнозко охрана. Твоя ходи, моя топ-топ, за тобой ходи, но твоя быстро ходи, как животное.

— Сейчас пойдем дальсе, — говорит второй шпик, — только остановим кровь.

— До кости разбил? — спрашивает Блюхер.

— Немнозко до кости.

— Иди сюда.

Шпик подходит к Блюхеру, и Василий Константинович начинает осматривать рану.

— Ну-ка, — говорит он второму, — вот мой платок, сбегайте и намочите его водой.

Шпик убегает вниз, к океану.

— Садись, — говорит Блюхер.

— В васем присутствии нельзя.

— Пиджачок сними — мокрый.

Шпик снимает пиджак, под мышками у него — на кожаных ремешках — два кольта.

— Хорошие кольты, — говорит Василий Константинович.