Я потоптался на крылечке савельевского дома, поскребся в дверь, никто не вышел ко мне. Как оказалось, выйти было нельзя: Володька сидел на горшке и требовал к себе внимания. Капитолина извинилась передо мной, управилась с Володькой и стала меня привечать, потчевать чаем с брусничным вареньем. Я объяснял про себя, кто я, откуда, зачем. Капитолина могла позабыть обо мне, о моем прошлогоднем визите. Но она все помнила, знала. Она работала нянькой в детском саду, в эту зиму Володька много болел, пришлось сидеть дома.

Говорила она о муже с горестным выражением на лице:

— Коля мается животом, исхудал, в чем душа держится. Будто больше всех ему надо, каждый день по двенадцать часов из машины не вылазит. Только приедет к ночи, сунется поспать, затемно опять надо ехать. Горячей пищи совсем не видит — как же тут не заболеть?

Капитолина дала мне валяные опорки, чтобы отдыхали ноги. Мы сидели с ней у стола, пили чай из согретого на углях, на шишках самовара. Володька возил по полу папин карбюратор, жужжал: вжжж. Капитолине было, наверное, тридцать, или чуть больше того, или меньше. Когда я вошел, то на ней был халат, ноги впробоску сунуты в тапочки. Она убежала в другую комнату, переоделась в шерстяной джемперок. Волосы заплела в косу. Ее большая грудь вольготно обреталась под одеждой. Тонкие в лодыжках ноги розовели.

Капитолина смотрела серьезно. Глаза в ее облике составляли главное, некий центр, как глаза божьих матерей на фресках старых иконописцев; не знавшие никаких подкрасок, косметики, ресницы были густы, темны, загнуты кверху, как в юности, а глаза обметаны тенью давней, привычной усталости.

— Вообще-то мы каждый год собираемся уехать отсюда, — говорила Капитолина. — Коля зарабатывает хорошо, но зачем нам тут эти деньги? Ведь мы ничего не видим. Кино показывают, и то не можем сходить, у Коли времени не бывает. Он как все равно ненормальный работает. Вернется из ездки, и вот под машиной бы только ему и сидеть. Как чушка грязный придет, с ног валится, даже помыться путем не может. Не знаю... Мы из Рязанской области с Колей. С одной деревни. Он в армию ушел, я ждала. Потом вернулся, говорит, поехали куда, хоть свет посмотрим, пока молодые. Объявление он прочитал, что на лесозаготовки берут. Шофер он первого класса, мог бы везде устроиться. Ну вот, поехали. Седьмой уж год. Не знаю... В отпуск приедем к себе в деревню, у него там мать бедует одна и мои родители старики. Зовут: приезжайте, живите. Теперь там совхоз, и заработки, и все... У его матери дом, и у моих тоже дом. Как соберемся ехать, директор узнает, вызовет Колю, премию даст или что... Без Коли-то тут в распутицу вообще остановится жизнь. Никто не ездит. Никому неохота уродоваться. Только мой Коля грязь месит. В нем уж и тела-то не осталось совсем, как воробей, ей-богу... А директор знает, как к нему подойти. Коля добрый у нас. Такой уж добрый, что и не знаю. Директор просит: останься еще хоть на год. Коля отказать не умеет... Вот дали полдома. А что этот дом? Зимой как засвищет — его скрозь продувает...