Пламя все вздымалось и опадало, отражаясь в ее полных боли глазах; чудовищные, произнесенные свистящим шепотом проклятья — не могу даже передать, особенно на бумаге, как жутко они звучали — ударяясь о стены, рассыпались на множество отголосков и затихали; на неподвижное тело под саваном попеременно падали то яростный блеск огня, то глубокая тень.

Наконец, — видимо, в полном изнеможении, — она смолкла. Уселась на каменный пол, тряхнула головой, так, что ее прекрасные волосы плотной завесой легли на лицо и грудь, и зарыдала в беспредельном отчаянии.

— Две тысячи лет, — стонала она, — две тысячи лет я терпеливо ожидаю его прихода; век проползает за веком, но боль воспоминаний все так же сильна, все так же слаб луч надежды. Две тысячи лет — все это время, изо дня в день, страсть сжигает мое сердце; ни на миг не забываю я о свершенном мною грехе! Забвение не для меня. О как мучительно долго тянулись прожитые годы, и как мучительно долго будут еще тянуться: кажется, им никогда не будет конца!

О мой любимый! Мой любимый! Мой любимый! Этот иноземец разбередил всю мою душу. Целых пятьсот лет не страдала я так невыносимо… Если и виновна перед тобой, неужто же не искупила я свой грех? Когда же ты возвратишься ко мне? Я обладаю всем, чего можно пожелать, но без тебя все это — ничто! Что же мне делать? Что? Что? Кто знает, может быть… может быть, эта египтянка и сейчас находится там же, где и ты, потешается над моими мучениями. Почему я не умерла вместе с тобой, я, твоя убийца? Но ведь я, увы, бессмертна, не могу умереть, даже если бы захотела. — Она распростерлась на полу и рыдала в таком безудержном горе, какого не выдержало бы сердце ни одного смертного.

Вдруг она прекратила рыдать, встала, поправила платье и нетерпеливым движением закинув длинные локоны за спину, быстро подошла к прикрытому саваном телу.

— О Калликрат! — воззвала она, и я вздрогнул, услышав это имя. — Я хочу вновь взглянуть на твое лицо, каких мук это не стоило бы. Прошло уже около полувека с тех пор, как я в последний раз смотрела на тебя — тебя, убитого моей собственной рукой. — Дрожащими пальцами она схватила угол савана и замолчала. Видимо, ей пришла в голову мысль, которая ужаснула ее самое, потому что она заговорила странно испуганным шепотом:

— Что если я подниму тебя? — Очевидно, она обращалась к мертвецу. — Так чтобы ты стоял передо мной, как встарь. Я могу это сделать. — Она вытянула руки, все ее тело напряглось так, что страшно было смотреть, глаза застыли и потускнели. Я в ужасе отпрянул за шторами, волосы у меня встали дыбом; я увидел — а может быть, это была лишь игра моей фантазии, — как мерно заколыхался саван, словно лежал на груди спящего. Она отдернула руки, и колыхание сразу же прекратилось.