Тут она услышала песню — тонкий детский голосок. Сначала и не поняла, откуда доносится этот голосок: то ли из-за окна, то ли здесь где-то поют, в вагоне. Аня прислушалась. Нет, голосок звучал здесь, где-то в дальнем конце вагона. Слов нельзя было разобрать, но сам напев был такой щемяще-тоскливый, жалобный!..

Старушка очнулась, с минуту вслушивалась в этот голосок, скорбно вздохнула и прошамкала запавшим ртом:

— Ох-тя, горе ты горькое, сиротинушка!..

А мужчина напротив еще выше поднял газету, словно хотел укрыться за ней и не слышать ни детского дрожащего голоска, ни вздохов сердобольной старушки.

Ане тоже не в диковинку были просящие подаяния калеки, она их видела в Саранске: на улицах, на базаре. Иные просто сидели на тротуаре у стены, вытянув деревяшку, какая у них была вместо ноги, или выставив напоказ синий обрубок руки, иные же ходили по улицам и по дворам с шапкой и гнусавили песню. И всех этих несчастных людей Ане до слез жалко было, но не могла она и преодолеть какого-то досадного чувства, и когда бросала в шапку монетку, то мимоходом, боясь поглядеть в грязное, заросшее щетиной, тупое и застывшее лицо пьяницы. Здесь же пел ребенок, детский чистый голосок с какой-то тоскливой надеждой раздавался в притихшем вагоне:

Это пел мальчик лет восьми, не больше, видна была только его белая кудрявая головка. А за мальчиком, положа ему на острое плечико огромную грязную руку, шел, волоча ноги, очень высокий мужчина с угловатыми вздернутыми плечами. И какой он показался страшный! Круглые, как дырки, глаза закачены под лоб, длинное лошадиное лицо перекошено точно судорогой.

— Господи помилуй, — прошептала старушка и стала быстро креститься.

А мальчик, опустив головку, пел свою печальную песенку. Пусть у тебя нет рук, нет ног, я принесу тебя на своих руках, как ты меня носил маленького до зыбки. Я принесу тебя в свой дом, к своему роду-племени, буду кормить тебя из серебряной ложечки, поить из липового ковшика. Ты забудешь свои болезни, вместо рук у тебя вырастут крылья, легче хмеля почувствуешь душу.

Вот какая была эта песенка.

У Ани першило в горле, газета в руках мужчины вздрагивала, а старушка не стерпела слез и щепоткой собирала их на глазах, шепча:

— Господи, царица небесная, кормилица наша!.. — И потянулась к мальчику: — На-ка, маленький, на-ка, умненький!

И мальчик, быстро, робко оглянувшись на высокого мужчину с закаченными под лоб глазами, несмело взял из старухиной руки кусочек сахара.

— И ты еще тут, сыч долговязый, — сердито вдруг сказала старуха и недобро взглянула на высокого мужчину. — На, да не отбирай у малого. — И сунула в его большую черную лапу кусочек сахара.