Несмотря на все эти слухи и благодаря ловкому надувательству, мистер Бенджамин Хавенпорт продолжал иметь сильное влияние на доверчивых людей, которых легко обмануть. Трудно было заставить поверить массу людей Старого и Нового света, что на самом деле они не видели и не касались материализованных духов их умерших братьев, матерей и сестер. К тому же большую услугу ему оказывало роковое выражение его смуглого лица: глубоко запавшие глаза и крючковатый нос особенно подчеркивали демоническую улыбку Сатаны-Шарлатана, застывшую вокруг искривленного рта…

Когда номерной, убрав тарелки из-под десерта, вышел из комнаты (он ушел недалеко), профессор сказал:

— Кстати, сегодня вечером сеанс у миссис Джоанны Хадинг; будет много народа, разные важные люди, даже два или три миллионера. Спрячь под юбкой кисею, которой окутываются явления, а также женский белокурый парик…

— Как прикажешь, Бенджамин, — отвечала покорным голосом Ида Саутчот.

Номерной слышал, как она стала ходить взад и вперед по комнате.

Через несколько минут она спросила:

— Кого же ты собираешься вызывать, Бенджамин?

Он громко рассмеялся; даже стул затрещал под ним, так тряслось от смеха все его тело.

— Угадай!

— Как тут угадаешь!

— Я хочу вызвать дух… моей жены!

И он снова разразился еще более грубым и жутким смехом, в веселости которого звучала угроза.

Но Ида вдруг вскрикнула. По шуршанию платья тот, кто подслушивал через замочную скважину, догадался, что она упала перед ним на колени.

— Бенджамин! Бенджамин! Ты этого не сделаешь! — рыдая, сказала она.

— А почему бы и нет? Уверяют, будто бы я сделал миссис Хавенпорт несчастной. Это выдумка, которая мне надоела. Она развеется, когда все увидят, с какой нежностью заговорит со мной дух моей жены. Потому что вы ведь будете очень нежно говорить со мной с того света, не правда ли, мисс Саутчот?

— Нет! Нет! Ты этого не сделаешь! Заклинаю тебя, выслушай меня! Вот уже четыре года, как я тебе во всем подчиняюсь; все, что ты мне внушал, я исполняла. Вместе с тобой я обманывала, лгала, симулировала транс сомнамбулы, кризисы, экстазы… На меня всей тяжестью наваливались люди — и я не вздрагивала; мне втыкали в тело иголки, и я не издавала ни малейшего стона. Даже больше: спрятавшись за занавеской, имитируя едва слышные голоса, я заставляла матерей и жен верить, будто это их дети и супруги явились с того света, чтобы поговорить с ними, а при полупогашенных лампах я осмеливалась, закутавшись в саван или вуаль, показывать себя в виде неясной тени, в которой многие ослепленные слезами глаза узнавали дорогие их сердцу существа. О, это святотатство! Если бы ты знал, как я боялась! Ты бесстрашно глумишься над предвечными тайнами, потому что не веришь в них, а я — я полна сомнений и ужаса. Боже, что, если в одно из таких мгновений смерть, поднимая для проклятия свои руки, предстанет предо мною! В этом вечном страхе причина той болезни сердца, от которой я страдаю и умру. Ну что ж! Пусть так и будет! Все равно — я вся твоя! Пользуйся мною: ты можешь это, а я этого хочу. Разве когда-нибудь слышал ты от меня хоть одну жалобу? Но сегодня, Бенджамин, ты требуешь слишком многого. Ради моей покорности, ради моих страданий сжалься надо мной, наконец! Не заставляй меня играть роль этой бедной женщины, которая была столь прекрасной и нежной! О, как только могло тебе прийти такое в голову! Избавь меня от этого! Бенджамин, Бенджамин, умоляю тебя!