— Донон, — обратился к нему полковник, разбавлял водой шамбертен, — вы или Эглофштейн должны сыграть сегодня после обеда на рояле что-нибудь из «Belle molinara»[68] или арию невесты из «Пуритан». Ваше здоровье, сеньор настоятель!

Я тронул погруженного в мечты лейтенанта за плечо:

— Донон, полковник к тебе обращается, послушай хоть, — шепнул я.

— О Боэций, о Сенека, великие философы, мне ничем не помогают ваши писания! — вздохнул Донон.

Пока обед шел своим заведенным чередом, я вспоминал, как это бывало раньше… А через высокие окна мне открывался вид на заснеженные холмы, на которых темными тенями обозначались кусты и рощицы; над пашнями кружили вороны и галки, вдалеке ехала на ослике крестьянка — видимо, в город: на голове она держала корзинку, а перед грудью — спеленутого ребенка. Кто бы заподозрил, что эта мирная местность уже в этот самый день преобразится, что мы доживаем в Ла Бисбале последние благополучные часы…

Гюнтер, сидевший подле алькальда, громко и хвастливо рассказывал о своих поездках по Франции и Испании и о своих боевых приключениях. А мой сосед-священник, усердно налегая на еду и вино, рассказывал мне о том, что в этой местности летом будет масса фиг и винограда, да еще и рыбы, поскольку берег моря недалеко от Ла Бисбаля.

Вдруг Брокендорф шумно втянул носом воздух, хлопнул ладонью по столешнице и торжественно возгласил:

— Сейчас принесут жареного гуся, я уже отсюда чую запах!

— Ну, гром и молния! Уже догадались! Какой нюх! — восхитился полковник.

— В добрый час, жирная гусыня! Мы приветствуем тебя «Con guibus» или «Salve, regina!»[69] — крикнул Брокендорф, подняв вилку.

Мы немного смутились из-за присутствия священника, и Донон заметил:

— Потише, Брокендорф! Не надо подшучивать над молитвами верующих!

— Брось свои наставления, Донон, не будь занудой! — заворчал Брокендорф.

Но священник не разобрал ничего, кроме знакомого «Salve, regina!», и благодушно сказал:

— Епископ Планенсии, его светлость дон Хуан Манрике де Лара, дает за эту молитву перед образом Мадонны каждому индульгенцию на сорок дней.

А Брокендорф стал угощать алькальда, подкладывая ему кусочки.

— Ешьте, сударь, вволю, если опорожним блюдо, нам еще подадут!

— Наша святая Дева дель Пилар, — продолжал развивать свою тему настоятель, — прославлена во всем мире, ведь она сотворила не меньше чудес, нежели Мария де Гуадалупе или Богоматерь Монтсерратская. Только в прошлом году…

И слово застряло у него в глотке вместе с куском жаркого; оба — он и алькальд — с беспокойством уставились на двери. Оказалось, причиной их смятения был вошедший ротмистр Салиньяк.