— Да что, в самом деле, — нетерпеливо закричал Брокендорф, — вы нашли в нашем полковнике? Он и не молод, и собою не хорош. Ничто в нем не может доставить удовольствие молодой девице. Кроме того, у него мигрень, и я часто вижу в его комнате пилюли…

— А я-то думала — вы его друзья! — прошептала Монхита.

— Его друзья? Да с друзьями делят последний глоток коньяку и последний кусок хлеба! И тот, кто скрывает от меня лучшее, что имеет, держа для себя одного, — тот мне не друг! И если это — дружба, то и суповой горшок моей хозяйки — хрустальный бокал!

— А вы не боитесь, что я все это расскажу ему?

— Сделайте это, попробуйте! — дерзко вскричал Брокендорф, состроив самую грозную мину. — Тому будет три месяца, как я уложил в последний раз человека на дуэли. В Марселе, около Порт-Мэйо! Дрались на пистолетах с шести шагов!

Монхита, как мы живо уяснили себе из последующего, понятия не имела об армейской дисциплине и не подозревала, что за один вызов своего непосредственного командира на дуэль в боевой обстановке полагался расстрел на месте, и если нужно — без судебных формальностей… Она заметно испугалась и побледнела.

А капитан обернулся к нам:

— Вы помните генерал-лейтенанта Ленормана, он еще был моим соседом за столом, когда я в Марселе обедал в штабе у маршала Сульта?

Брокендорфа никто, конечно, не допустил бы вовек к столу маршала… И ни один из нас не слыхал ничего о какой-либо его дуэли в Марселе. Там не было Порт-Мэйо, а Ленорман — это была фамилия мелкого торговца на углу Рю оз Уре, который требовал с Брокендорфа шестьдесят франков за отпущенные мясные продукты — гусиную печенку, коньяк и пару бутылок вишневки…

Было ясно, что Брокендорф на ходу выдумал эту историю, чтобы припугнуть Монхиту. Но мы, конечно, сделали вид, будто знаем о дуэли, и Эглофштейн даже поддержал его:

— А ведь тогда дело вышло не из-за любовницы Ленормана, а из-за его жены. — И добавил, словно философствуя: — Если француженка красива, так ей это все равно…

Облик доброй мадам Ленорман промелькнул у меня в глазах: сухопарая дылда, которая каждое утро являлась, чтобы вновь потребовать у Брокендорфа те шестьдесят франков, — кроме воскресенья, потому что тогда она отправлялась с молитвенником в бархатном переплете в приходскую церковь.

Монхита смотрела на Брокендорфа боязливо, почти умоляюще, и я понял, что она будет молчать, боясь за жизнь своего полковника.

— Но он решил сделать меня своей женой… — робко сказала она.

Брокендорф захохотал во все горло.

— Тысяча чертей! И музыкантов заказал? И торты на свадьбу уже пекутся?!