— А есть у вас, — спросил он наконец, — образ святой Сусанны?

— Есть. Вы, конечно, имеете в виду святую, обезглавленную во времена римского императора Диоклетиана за то, что она отказалась выйти замуж за сына императора?

— О той я ничего не знаю, — возразил Брокендорф. — Я говорю о другой святой Сусанне.

— А я не знаю еще святой с таким именем, — встревожился художник. — Ни Лаврентий Сурый, ни Петр Рибодейра, ни даже Симеон Метафраст, Иоанн Тритений или Сильванус не сообщают о такой. Кто эта Сусанна, какую смерть она претерпела и какой папа причислил ее к лику святых?

— Как? Возможно ли, что вы не знаете святую Сусанну? Удивляюсь. Это же та святая, за которой два старых еврея подглядывали в купальне, история известная!

— Этой сцены я еще не писал. Впрочем, ваша Сусанна вовсе не святая, а просто еврейка из города Вавилона…

— Еврейка или не еврейка, — решил Брокендорф, жадно поглядывая на Монхиту, — но вам бы написать барышню и в образе Сусанны в купальне!

Дон Рамон, видимо, был смущен, но тут его выручил человек с поднятыми руками.

— Дон Рамон! — жалобно позвал он. — Сколько я могу еще стоять так за полтора реала? У меня уже руки затекли и скрючиваются…

Горбун тут же схватил кисть и исчез за холстом на подрамнике. Мы видели только его кирпичные гетры, но говорить он не перестал.

— Обе эти персоны — мои натурщики, помогают мне в работе. Я пишу теперь «Положение Христа во гроб». Молодой человек представляет Иосифа Аримафейского, а дама — одну из благочестивых иерусалимских женщин. И, как могут видеть господа, оба они оплакивают кончину Спасителя.

Иосиф Аримафейский и благочестивая женщина из Иерусалима поклонились нам, не меняя при этом скорбное выражение лиц.

— Эта сеньора, — продолжал художник, — настоящая актриса. В мистерии, которую мы ставили прошлым летом в Ла Бисбале, она представляла аллегорическую фигуру христианской исповеди. Она снискала аплодисменты и знала свою роль наизусть, как «Отче наш».

— В Мадриде я играла и королев, и камеристок, и фей! — с достоинством добавила дама.

Брокендорф несколько мгновений испытующе глядел на нее.

— Я ищу кого-нибудь, кто бы мне постирал пару шерстяных носков, я испачкал их в этой снеговой грязи…

— Дайте мне! — с готовностью вскричала исполнительница ролей королев и камеристок, не теряя, однако, и теперь своей отчаянно-скорбной мины. — Я послужу вам охотно и немного возьму!

Эглофштейн, Донон и я тем временем перешли в другую комнату, и Брокендорф последовал за нами. Монхита все еще хлопотала у стола, и мы обступили ее, как вольтижеры — неприятельский пост. Пока дон Рамон торопливо трудился над своей картиной, Эглофштейн начал атаку на возлюбленную полковника.