Та вышла.

– Я вас слушаю… э-э… извините, как ваше имя-отчество?

– Петр Трофимыч.

– Я вас слушаю, Петр Трофимович.

– Это я вас слушаю, Агафон Евлампиевич, – с усмешкой подкрутил Гвоздь усы.

– Простите, не понял?

– А ты все такой же, Агафон. Помнишь, как жандармы тебя в участок забрали, а ты им и говоришь: «Простите, не понял».

– Какие жандармы?.. Вы это о чем?..

– Вот-вот, – продолжал Гвоздь. – А когда судебный следователь спросил тебя о карманных кражах, ты так же ответил: «Вы это о чем?»

Купоросов нервно забарабанил пальцами по стулу.

– Что еще за судебный следователь?

– Пупышев, Егор Кузьмич. Неужели запамятовал, Агафон? Он вел твое дело в шестьдесят пятом году.

– Вы что-то путаете, – сухо промолвил директор. – В шестьдесят пятом меня еще на свете не было.

– В тысяча восемьсот шестьдесят пятом, – подчеркнул первые две цифры Гвоздь. – Тебе тогда тридцать лет было, и резал ты у прохожих карманчики бритвой.

– Да что вы какую-то галиматью несете! – запылал от негодования Купоросов. – Немедленно покиньте мой кабинет!

И директор решительным жестом указал на дверь.

– Браво, браво, – захлопал в ладоши майор. – Отлично сыграно, Агафон. Недаром тебе Пупышев советовал после острога в актеры пойти.

– Откуда вы зна… – невольно вырвалось у Купоросова. Но он тут же опомнился и потянулся к мобильнику. – Я звоню в полицию.

– Звони, звони, – сказал Гвоздь. И добавил, обращаясь к Самокатову: – Гена, будь другом, отодвинь занавесочку.

Шторы на окнах были плотно задернуты.