Все произошло именно так, как хотела того преступница. Сендел стал смотреть на Элинор как на сестру, а образ Маргарет легко нашел себе место в его незанятом сердце. Но как то часто бывает с теми, кто пускается на хитрости и на обман, именно то, что можно было счесть исполнением ее надежд, оказалось для нее гибельным. Оттого, что брак Джона и Маргарет оказался бездетным, все именья и титул Мортимеров переходили теперь к их дальнему родственнику, который был упомянут в завещании сэра Роджера, а ее сын, лишившийся рассудка от пережитого горя, в которое она ввергла его своими кознями, оказался по той же причине лишенным и богатства и звания, которых она, как ей казалось, с их помощью для него добилась, и должен был довольствоваться небольшим пенсионом, который ему назначили за его былые заслуги. Бедность самого короля, который жил на ту помощь, которую получал от Людовика XIV, исключала возможность этот пенсион сколько-нибудь увеличить. Когда священник выслушал до конца страшную исповедь умирающей грешницы, он мог только напутствовать ее теми словами, которые приписывают епископу Бернету, когда к нему обратился за советом преступник, – он велел ей «пребывать в отчаянии» и ушел.

* * *

Элинор удалилась вместе с беспомощным существом, на которое изливались ее неувядающая любовь и непрестанные заботы, в свой йоркширский домик. Там, говоря словами божественного слепого старца, чья поэтическая слава не достигла еще этой страны,

и следить за ним, подобно отцу иудейского силача, который следил за тем, как сын его набирается «богом данной силы». Только в отличие от силы Самсона силе ума его не суждено было больше к нему вернуться.

По прошествии двух лет, в течение которых Элинор истратила большую часть своего состояния на лечение больного и «много претерпела от многих врачей», она поняла, что надеяться ей больше не на что, и, рассчитав, что доходов с ее уже уменьшившегося капитала будет все же достаточно, чтобы на них могли прожить и она и тот, кого она твердо решила не покидать, она терпеливо переносила свою горькую участь вместе с печальным спутником ее жизни и явила собой еще один из многих ликов женщины, «неустанно творящей добро», которая не нуждается ни в опьянении страстью, ни в шумном одобрении людей, ни даже в благодарности ничего не сознающего предмета своих забот.

Если бы в жизни для нее все сводилось к тому, чтобы спокойно переносить лишения и оставаться равнодушной к окружающему, усилия эти вряд ли можно было счесть ее заслугой, а страдания ее, пожалуй, не вызвали бы к себе сочувствия; но женщина эта терпит непрерывную и ничем не смягченную муку. Первую свою любовь она похоронила у себя в сердце, однако сердце это все еще продолжает жить и остается чутким к чужому страданию, и горячо на что-то надеется, и испытывает жгучую боль.