Когда священник упомянул об этом, черты лица его странным образом исказились. Он поборол свое волнение и добавил:

– С этого дня мы перестали встречаться. Я окончательно решил, что это человек, предавшийся дьявольскому обману, что он во власти Врага рода человеческого.

Прошло несколько лет, в течение которых я не видел Мельмота. Я собирался уже уезжать из Германии, как вдруг накануне получил письмо от некоего человека; он называл себя моим другом и писал, что, чувствуя приближение смерти, хочет, чтобы его напутствовал протестантский священник. Мы находились тогда на территории католического курфюршества. Я не замедлил отправиться к умирающему. Слуга провел меня к нему в комнату, после чего затворил дверь и ушел; оглядевшись, я, к удивлению своему, увидел, что комната вся заполнена разными астрологическими таблицами, книгами и какими-то приборами, назначение которых было мне непонятно; в углу стояла кровать, около которой не было ни священника, ни врача, ни родных, ни друзей; на кровати лежал Мельмот. Я подошел к нему и попытался сказать ему несколько слов утешения. Он только махнул рукой, прося меня замолчать, что я и сделал. Когда я припомнил его прежние привычки и занятия и увидел все, что его окружало, я испытал не столько смущение, сколько страх.

– Подойдите поближе, – едва слышно попросил Мельмот, – еще ближе. Я умираю… Вы хорошо знаете, как прошла моя жизнь. Я повинен в великом ангельском грехе: я был горд и слишком много возомнил о силе своего ума! Это был первый смертный грех – безграничное стремление к запретному знанию! Я умираю! Я не прошу вас творить надо мной какие-либо обряды; я не хочу слушать слова, которые для меня ничего не значат или которым я сам не хочу придавать никакого значения! Не смотрите на меня с таким ужасом, я послал за вами, чтобы вы мне здесь торжественно обещали, что скроете от всех мою смерть. Пусть ни один человек на свете не узнает ни того, что я умер, ни того, где и когда это было.

Голос его звучал отчетливо, а в движениях была сила, и я никак не мог допустить, что он в таком тяжелом состоянии.

– Не верится мне, – сказал я, – что вы умираете: голова у вас ясная, голос твердый, говорите вы связно; невозможно даже представить себе, что вы так больны.

– Хватит ли у вас терпения и мужества, чтобы убедиться, что все, что я говорю, правда? – спросил он.

Я ответил, что терпения у меня, разумеется, хватит, что же касается мужества, то я обращусь за ним к существу, которое я слишком чту, для того чтобы произносить при нем его имя.

В ответ он только улыбнулся страшной улыбкой, значение которой я слишком хорошо понял, и указал на часы, находившиеся в ногах кровати.