Капитан Алексич вбежал на мостки, махнул рукой.

— До утра, — сказал он.

Это было ритуалом, — сказать на прощанье два слова, обращенных неизвестно к кому: «До утра», или «До вечера», или «До послезавтра».

Потом вбежать по лестнице, ведущей наверх, на берегу еще раз обернуться, бросить последний взгляд на «Ястреб», кивнуть ему, будто и в самом деле ненадолго прощаясь, и только тогда уже повернуть к дому.

Дом стоит на берегу — небольшой, в три окошка, окруженный низеньким деревянным забором с калиткой без щеколды. Возле калитки столб, к нему привешен фонарь.

Вечерами фонарь загорается. Если зеленым светом, стало быть, хозяин дома, милости просим; если синим, — значит, его нет или он занят и, одним словом, ходить к нему незачем.

В доме тишина, ничем не нарушаемая, стойкая. Пол блестит, тикают на стене старинные часы с тяжелой медной гирей, в простенке между окнами фотография, — вглядишься — узнаешь щекастое лицо с чуть поднятыми скулами, узкие смеющиеся глаза и фуражку с «крабом», лихо сдвинутую набок.

Таким он был двадцать лет тому назад. Но от прошлого сейчас осталась, пожалуй, одна лишь фуражка, и та, по правде сказать, сильно пообветшала. А на лице — морщины, складки, и глаза не веселые, не смеющиеся, словно бы немного потускневшие, утратившие и блеск, и яркость, и свой первоначальный голубой цвет.

Чистота в доме образцовая, и тишина, и покой. Раскроешь окно — обдаст студеной речной свежестью и ветви тополя, растущего во дворе, смело ворвутся в комнату.

Капитан Алексич первым делом раскрывает окна и долго стоит, машинально оглаживая короткими пальцами тополевую ветку.

«Собаку завести бы», — лениво думает он. Потом идет за калитку, вешает на столб зеленый фонарь.

Сейчас бы отдохнуть, поспать, просто полежать, бездумно наслаждаясь покоем, теплом, ласкающим продрогшее тело, но нет, он не привык ложиться днем.

Не привык он и сидеть без дела: то починит забор, наколет дров впрок или примется ни с того ни с сего драить пол щеткой, отделает его за милую душу — хоть глядись, как в зеркало.

Потом садится к столу, что-то старательно пишет в толстую тетрадь, или, вернее сказать, книгу, переплетенную в голубой дерматин.

Вечером приходят гости — большей частью одни и те же. Старый водолаз Петрович, недавно вышедший на пенсию, и механик «Ястреба» Илюша Астахов, черноглазый и смуглый, словно цыган.

Петрович внешне суров, малоразговорчив. Часами может сидеть на одном месте, посасывая давно погасшую трубку. Его нещадно изводит астма, курить ему врачи запретили строго-настрого, а трубка, хотя и погасшая, все-таки создает некоторую отрадную для него иллюзию.