– Сколько вам лет?
– Тридцать семь, – ответил он.
Я так и не решаюсь порвать его визитную карточку, на которой выпуклые золотые буквы имени образуют две надписи: на арабском и на английском.
Позже, в Бейруте, Абу Омар рассказал мне о приеме Никсона и Киссинджера. Всем летописям или же их отсутствию, еще более красноречивому в сравнении с рельефными выразительными летописями Запада, как пространства безмолвия, изношенные до такой степени, что сквозь них просвечивает пустота, Абу Омар предпочитал их политическое проявление, имеющее отношение к палестинцам.
– Мы уже превзошли маоизм. Мне долго казалось, что это такой фейерверк, за которым скрывается нечто, а теперь я знаю, что это за «нечто».
– И что же?
– Отрицание СССР. Во всяком случае, поначалу. А потом?
Все эти подробности: всем очевидное ослабление Пекина, пришедшая ему на смену Москва – не вызвали во мне никакого беспокойства, напротив, я обнаружил в себе то, что, очевидно, мучило меня уже давно: острый внутренний конфликт, именно с этого момента во мне зародилось осознание кораблекрушения, и вода, в которой я тонул, была черным черна. С тех пор мне будет казаться, что всё происходит под водой, под набегающими на меня волнами. Отчаявшаяся, как упавший в море человек, не умеющий плавать, палестинская революция будет барахтаться, совершая бессмысленные телодвижения, наверное, такие делал Абу Омар, когда тонул. Москва, как и Пекин, как и Вашингтон не держатся за призраки. Красная Испания оказалась никому не нужна, восставшая Греция тоже. Все, что последует в дальнейшем, будет не столько восстанием, сколько крушением, хотя надежда на освещенный выход останется незыблема.
В 1970, 1971, начале 1972 фидаины, еще очарованные Насером, даже после его смерти, были уверены, что действуют ради и во имя арабского мира, во имя Корана, как его толковали (некоторые из «Братьев Мусульман» участвовали в сопротивлении, другие, вероятно, наблюдали за ним извне). Палестинцы не подозревали, что весь мир обеспокоен этим сумасбродством. Благосклонные поначалу к борьбе фидаинов, стремящихся вернуть свои территории, многие выступили против них, даже когда Бегин назвал эти территории Иудеи и Самарии
Угон самолетов стал их славой и их проклятием. Я был в Бейруте, когда по распоряжению Жоржа Хабаша три самолета сели в пустыне Зарка. Я словно вновь вижу осунувшиеся от потрясения лица трех командиров НФОП, эти же сияющие лица, когда я сказал, что захват трех самолетов, один за другим посаженных в линию в пустыне под солнцем, вызвал восхищение молодых европейцев. Во всяком случае, – мысленно добавил я, – молодых европейцев, вскормленных комиксами.