Влекомый приятным электрическим жужжанием, к ужасу и восторгу толпы, он взмыл на десяток метров вверх, вдоль блестящих фасадных стекол, откуда и обратился с речью к своему непокорному народу.

— До свиданья, друзья мои!

Раздались многочисленные иностранные крики «Ура!» и вверх полетело несколько мятых военных шапок.

— Мы несколько непростых дней жили в мире и согласии, и мне больно сейчас расставаться с вами… — Глеб Никитин вытер воображаемую слезу, и в толпе послышались вздохи. — Но мой друг солнце настоятельно зовет меня, и я повинуюсь: ведь солнце более могущественный волшебник, чем я! Вспоминайте обо мне, но не слишком грустите: грусть вредит пищеварению. Соблюдайте мои законы! Запомните меня таким!

Милиционер внизу еще только набирал в себя воздуха, чтобы грубо закричать, а Глеб уже спустился. Обнял на земле притихшего Стивена.

— Не грусти старина — лихие времена проходят, а лихие парни остаются!

Раздавались редкие щелчки фотоаппаратов…

По очереди однополчане подходили к капитану Глебу и оставляли свои автографы на его бело-маечной груди.

Улыбнулся Хулио.

— Пока! Я обязательно приеду еще!

Обниматься и целоваться полез по-свойски Николас.

— Будешь у нас, в Голландии, заезжай в гости!

— Уж лучше вы к нам! Услышишь крик жаворонка — ты среди друзей!

Нетерпеливо завывая, на полупустую утреннюю стоянку влетел мотоцикл.

Резко остановился между рядов ожидающих автомобилей, щелкнула подножка, закачался на руле большой черный шлем.

Прыгая через две ступеньки, к Глебу и его друзьям подскочил сын.

— Успел!