— Извини, Лукич, вот гостя привез. Просим тебя: покажи-ка нам свой терем-теремок.

Лукич вприщур посмотрел на меня из-под коричневато-черной руки, будто вырубленной из мореного дуба, снова покряхтел, пожевал беззвучно тонкими известковыми губами.

— Это можно… Почему не показать? — сказал он немного погодя. — Обождите малость… кисет с табаком пойду прихвачу. А показать можно. Труда для меня большого в том нет.

И старик, повернувшись к нам медленно спиной, зашаркал по широким, выскобленным до восковой желтизны половицам сеней.

Вернувшись снова на крыльцо, Лукич запер дверь на ржавый висячий замчище, наверное, столетней давности, как и сам дед, опустился на землю, слегка поддерживаемый за локоть Дедушкиным, и мы поплелись в сторону церкви.

«Храм как храм, — думал я, — и ничего-то в нем, кажется, нет примечательного. За эти три дня мы такие соборы повидали, что этот заурядный храмик никого ничем не удивит».

Серафиму Максимовичу я ничего не сказал. А покорно шагал вслед за ним и чуть не разваливающимся от древности Лукичом.

Едва же мы завернули за угол церкви, как перед глазами нежданно-негаданно возник холмистый муравчатый взгорок в крапинах огненно-оранжевых цветов-пуговок. На фоне же лениво плывущих облаков с изумрудно-синими просветами неба четко обозначился стройный, легкий силуэт деревянной часовенки, обласканной склонившимся к горизонту солнцем.

Ничего потрясающего будто не было в этой махонькой часовенке, срубленной из вековых сосновых бревен непомерной величины, — так обычно заботливо рубили плотничьих дел мастера крестьянские избы. По обеим сторонам прямо-таки воздушного крылечка часовни дыбились седые ели, а между ними топорщились замшелые валуны.

— Взирайте и дивитесь, на что были сподручны наши пращуры, — проговорил с одышкой Лукич, взобравшись на зеленеющую приветливо горушку, обдуваемую всеми ветрами. — Без единого гвоздика сложена часовня, и конопатки никакой. А бревно к бревну как литые лежат. И вся-то работа до того в аккурате… примечаете? Одними топорами махали мужики, а чудо эвон какое сотворили. Возьмите, к примерности, маковку… вся она вроде бы прозрачная и радостная… что тебе птица Сирин по лазоревому поднебесью парит. А крылечко? Резное от начала до конца, ровно девичье кружево. Ноне днем с огнем не сыщешь эдаких умельцев-древорезцев.

Дед передохнул, ловко скручивая правой, единственной своей рукой цигарку. А потом раздумчиво протянул, глядя на серебрившийся в вышине, на чешуйчатой главке, крест:

— Балакали допрежь… книга велась такая… церковная, знатное дело. Да ее куда-то запропастили еще в коллективизацию. Так по той книге вроде бы значилось: о тысяча семьсот… не то десятом, не то пятнадцатом… во-о когда часовню нашу вознесли!