Коцоев — большой мастер сюжета, и здесь ему многое дал фольклор. Чем меньше рассказ, тем напряженнее его сюжет. Прочтешь такой рассказ в десять страниц, и такое впечатление, что ты прочел большую повесть. Удивительное впечатление! Все уместилось в рассказе: и описание природы, и точные зарисовки героев, и мысль автора! Будто писатель действует по некоему, только ему известному закону, гласящему, что в лаконичности произведения его емкость. Напряжение возрастает от строки к строке и, достигнув кульминации, как бы взрывается; при этом решение, к которому приходит писатель в конце рассказа, и закономерно, и в высшей степени неожиданно.

Завидно умение писателя лепить характеры. Казалось бы, что можно сделать на более чем ограниченной площади рассказа, а люди перед вами как живые. У Коцоева всех видишь: и древних старцев на завалинке, похваляющихся друг перед другом несуществующими доблестями («Охотники»), и горемыку Гиго, так и не сумевшего отведать вместе со своим семейством на пасху поросенка («Пасха Гиго»), и безымянных попа с дьяком из рассказа «Двадцать четыре дня»… Да разве всех героев перечислишь, хотя они все нашли место в твоей памяти, все запомнились, и это, наверно, великий секрет писателя, чудо его творчества…

Чудо? А в самом деле, почему так? Говорят, что художник потому и художник, что он видит то, что не замечают другие. Вот картина того, как женщины осаждали дом знахарки. «Каждый старался попасть к Биганон раньше, даже дрались. Кое у кого и лицо поцарапано: у одной женщины клок волос был вырван, и она держала его скомканным в руке. Разожмет — посмотрит, опять сожмет…» Все в этом клоке волос: и одержимость темного человека, и точная картина того, что происходит. Или тут же портрет знахарки: «Шеи у нее не видно, голова ее величественно сидела прямо на туловище, а потому казалась небольшой. Бывают такие желтые с краснинкой тыквы, тянут они до двух пудов. Поставь такую тыкву на небольшой стог сена, и тогда издали это будет похоже на Биганон».

Когда читаешь Коцоева, тебя не покидает мысль: как благородно-пристрастен писатель, когда идет речь о зле, как он заинтересован в низложении зла и как он счастлив рождению сил, которые являются союзниками благородства, его, писателя, союзниками. Не было у Арсена Коцоева более могущественного союзника в борьбе со злом, чем революция, революция, которая явилась для него синонимом его писательской совести. Коцоев обратился к перу в годы великого собирания революционных сил: конец века девятнадцатого — начало двадцатого. В сущности, все, что делал Коцоев в предоктябрьские годы, было посвящено становлению революции. Победа Октября явилась осуществлением заветных устремлений писателя. В этом смысл всего, что сделал Арсен Коцоев — художник и человек.