– Не знаю… Нет. Что там делать?

Наконец мы улеглись. Я – на широком плюшевом диване. Петька – на дачной раскладной кровати, которую отыскала в чулане заботливая наша хозяйка.

Небо за окнами было светлым, лунным, но сама луна к нам не заглядывала, светила с другой стороны.

По Петькиному дыханию я угадывал, что он не спит. Кровать скрипела. Потом Петька опять забрался ко мне на диван.

– Пит… Я еще не все сказал. Ну, про то, почему убежал сюда…

– Почему, Петушок?

– Я… не верил, что ты погиб. То есть не совсем верил. И загадал…

– Что?

– Если увижу, что в Корабельной церкви сохранился мой… наш кораблик, значит, ты живой. Пришел туда – и кораблик там… Я три дня ходил счастливый… А потом такая мысль: если ты живой, то вернуться-то все равно не сможешь. Остался где-нибудь там… в межпространственном вакууме. И… еще хуже сделалось, чем раньше…

Я уложил его рядом и ощутил, какой он весь натянутый, напрягшийся, будто новой беды боится.

– Видишь, я вернулся. Дон и Рухадзе… остались. А мне повезло. Спи, Петух, ночь уже…

– Пит, я боюсь…

– Чего?

– Проснусь – а тебя нет!

– Куда я денусь, такой большущий? Ладно, держи меня за руку, не отпускай…

– Пит… Завтра давай сходим в Корабельную церковь, посмотрим кораблик…

– Обязательно…

И утром пошли мы в Корабельную церковь.

Двери были открыты, а внутри – никого. В боковой нише перед образом Богоматери с Младенцем светила желтая лампадка. Я понял сразу, что на иконе тот самый нимб из потемневшей узорчатой латуни.