Она плюнула со злобным отвращением, ударила по столу крепким белым кулаком и свирепо заходила по комнате, безжалостно волоча хвоста дорогого шалевого капота по усеянному окурками полу.

L

– Поймите, вы, голова с мозгами! Хуже положения, глубже падения, чем наше с вами, не бывает. Не только проститутка-одиночка, даже проститутки в доме терпимости – свободные птицы сравнительно с нами! Их вон филантропы оберегают, спасать стараются, а нас… нас не то что оберегать, не то что спасать, – к нам подступиться никакой посторонней охране предлога нет! о нас человеческая доброта и догадаться не в состоянии! в колодце мы!.. Вот в каком мы мерзком рабстве сидим! Мы – живые вещи… да еще вдобавок и не купленные, а взятые разбойничьим захватом! От слова-то бегали мы, бегали, береглись, береглись, а в деле-то, в самой вещи, себя вконец погубили… Вот вы огласки боитесь… А между тем, – ну что, что может сделать вам огласка хуже, чем вы терпите сейчас?!

– Стыдно! – вырвалось у Маши.

– Слушайте-ка лучше, как я поступила бы на вашем месте, – зашептала Катерина Харитоновна. – Я бы урвалась как-нибудь из дома или из квартиры да больше уж и не вернулась бы…

– Паспорт мой у нее…

– Паспорт – ерунда! Паспорт она обязана отдать. Если задержит – на то мировые в Питере сидят, через полицию можете требовать. Паспорта задерживать нельзя. Врешь! Отдашь! До суда доводить не потерпит!.. Ну, конечно, Буластиха вам не спустит, изсрамит вас как нельзя лучше… да перед кем? Перед участковым, да агентами, да доктором? Небось, брат! большого шума поднять не посмеет: самой дороже!..

– А что должна-то я ей?

Катерина Харитоновна присвистнула.

– Должна? Нашли о чем говорить. Нынче и регистрированных проституток долгами запугивать не велено, – а ваш долг – какой же долг? Весь дутый и ничего не стоящий![172]. Вы думаете, она осмелится предъявить ваш документ ко взысканию? Нет, матушка! Говорю вам, – самой дороже! Рискует многим! Хорошо! Она предъявила ко взысканию, а вы объявляете документ выданным безденежно. Выманили, мол! силою взяли! Дело-то перейдет в уголовный порядок. С вас все равно взятки гладки, потому что вы голы, как церковная мышь, а ей надо доказать, почему это и как она передавала своей лектриссе… ведь вы при ней лектриссою, что ли, числитесь:

– Лектриссою.

– Неважное кушанье!.. Черт знает что! Лектрисса при бабе, которая за всю жизнь свою, конечно, ни в одну книгу не заглянула, да еще вопрос, знает ли она грамоте-то – дальше, чем нацарапать свое имя и фамилию… Хорошо-с. Что такое лектрисса? Горемыка – максимум на тридцать рублей в месяц, чаще на двадцать, на пятнадцать, а то и за комнату и стол… Почему же вы вдруг оказались в глазах госпожи Буластовой такою кредитоспособною особою, что она отвалила вам экую уйму денет взаймы без всякого обеспечения? Помилуйте! Да это самому глупому и близорукому прокуроришке в глаза ткнет, в чем тут суть, – такая ясная видимость… Пойдет ли Прасковья на подобный риск? что вы! Она себя бережет и соблюдает до крайности, чтобы никакой прицепочки-ниточки на себя не дать. Ведь ежели расшевелить наш муравейник, так ей будет каторги мало. За исключением векселей этих дурацких, вы чисты пред нею? уголовщины за вами нет?